Удивило Ансельмо и то, что Франсиско Моралес был еще жив. Он чуть было не усомнился в своей меткости, но в следующий момент понял, что не промахнулся: пуля вошла в спину, на земле виднелась лужа крови, а значит, выстрел попал в цель. Моралес дышал и одновременно задыхался. Он был жив, но на пороге смерти. Остановившись, Эспирикуэта с удивлением осматривал все еще живого Франсиско Моралеса. Не желая участвовать в предстоящей расправе, сын отправился поглазеть на стоявшую в отдалении повозку Моралесов. Эспирикуэта не обратил на него внимания – этот момент, как и эта земля, целиком принадлежал только ему.
Он подошел к телу вплотную и наступил на неподвижную руку, опасаясь, что раненый что-нибудь предпримет для своей защиты, но тот не шелохнулся: не застонал от боли и не попытался вырвать руку из-под башмака, тяжесть которого не столько причиняла боль, сколько унижала его. Единственное, что еще оставалось живым во Франсиско Моралесе, были его глаза и рот. Заплаканные глаза понимали, что конец близко, понимали они также и то, кто палач. Рот пытался что-то произнести – безуспешно. Казалось, Франсиско Моралес его умоляет, хотя Эспирикуэту мало волновало, что собирался сказать хозяин своему бывшему пеону, ставшему его палачом. Его занимало лишь то, что хозяин валяется у него в ногах и ничего не может с этим поделать. Он с жадностью наблюдал, как надменность и превосходство покидают это тело и это лицо.
Настал день, когда хозяин наконец умолк и заговорил батрак. Единственный слушатель оказался в полном его распоряжении: Франсиско Моралесу ничего больше не оставалось, кроме как слушать то, что желает сказать пеон. Но пеон уже все сказал ему своей пулей. А остальное доскажет шепотом. Эспирикуэте пришло в голову, что неудачно попавшая пуля – это даже лучше: так у него есть время умертвить хозяина вблизи, интимно – почти как Лупиту, смотреть ему в глаза в последний момент, видеть, как жизнь его покидает, несмотря на то что он все еще дышит.
Он подошел к этому живому мертвецу, опустился на корточки; подобно нежному любовнику, склонился к его уху и напел несколько слов:
Щегол прилетел, а орел улетел.
В небо нырнул, крылом махнул.
Значит, будет командовать мул,
Вместо погонщика – мул.
Нашептывая слова куплета, распиравшие его столько лет, повторяя их страстно, как молитву, он поклялся себе, что они вылетели из его рта в последний раз. Настало время петь другие песни. Снова выпрямившись, он приставил дуло к шее Моралеса и, более не медля, выстрелил. Ружье сработало без осечки, Эспирикуэта остался доволен выстрелом. Пуля проделала свой путь с быстротой молнии, но гром от выстрела долго еще стоял в ушах, как напоминание о том, что назад пути нет.
– Мертвец есть мертвец, – повторил Эспирикуэта, всмотревшись в лицо убитого.
Слушая собственный голос, слившийся с затихающим эхом выстрела, внезапно он услышал еще один едва различимый звук – стон, легкий, как вздох. Тут-то Эспирикуэта и смекнул: под телом отца лежало тело сына, который тоже медленно умирал, придавленный мертвым Моралесом. Тем лучше – не придется терять времени на поиски. Его забавляло, что мальчишка сам угодил в ловушку и теперь задыхается. Он мог бы оставить его там, наблюдая за тем, как маленькое тело лишается сил и кислорода; наблюдать за ним, пока тот не умрет, одним камнем убив двух зайцев и наслаждаясь иронией судьбы. Но вовремя опомнился: зачем ждать, если он и так ждал слишком долго? Почему бы не прибить мальчонку и не покончить с этим делом раз и навсегда?
Носком башмака он отбросил мертвеца в сторону. Часть лица Моралеса снесло пулей, однако лоб остался цел, а голубые глаза пристально смотрели в небо. Мурашки пробежали по коже Ансельмо Эспирикуэты: на мгновение ему показалось, что хозяин все еще жив и вот-вот глянет в его сторону. Но нет, все это лишь обман зрения.
– Мертвец есть мертвец, – с облегчением пробормотал он.
Теперь мальчонка лежал у его ног, как секунду назад его папаша, – живой, но наполовину мертвый. Лишенный прижимавшей его к земле тяжести, он попытался шевельнуться, вдохнуть. Щенок упорно цеплялся за жизнь.
Что ж, Эспирикуэта готов был ему помочь. Он не замечал сигналов, которые издали подавал ему сын: «Сюда кто-то идет, осторожнее, папа!» В ушах все еще грохотал выстрел. Не заметил он и того – а если б заметил, это вряд ли привлекло бы его внимание, – что лошадь Моралесов внезапно куда-то рванула, словно и не была запряжена в повозку. Главное – завершить начатое: он взял мальчишку за шкирку, поднял, с силой встряхнул, чтобы густая дымка, которая заволокла его сознание, побыстрее рассеялась и щенок, как и папаша, понял, кто и как его прикончит.
Эспирикуэта вытащил нож. Приоткрыв глаза, мальчик не заметил угрожавшего ему острия. Пристально глядя на Эспирикуэту, он чуть слышно произнес всего одно слово, которое тот не расслышал:
– Койот.
И вдруг раздался страшный, протяжный рев, который заглушил все еще гремевший в ушах Эспирикуэты выстрел, и тот мигом понял: явился демон. После стольких лет безнадежных поисков, ни разу нигде с ним не столкнувшись и даже не видя его лица, в тот день он знал, что встреча неизбежна.
Страх овладел Ансельмо Эспирикуэтой. Он больше уже не хотел его видеть, не желал с ним встречаться, но понимал, что избежать этого не удастся. Он поднял глаза и увидел много всего одновременно: сын его удирал со всех ног, а демон, когда-то обитавший в обличье ребенка, с некоторых пор поселился в теле мужчины, позади же этого мужчины, над ним, перед ним – будто отворились ворота самой преисподней – клокотала живая, яростная и мстительная буря. Крылатая буря, которая вот-вот настигнет Эспирикуэту.
85
После самого долгого забега в своей жизни – бесконечного и, казалось, бесцельного – от жажды и отчаянного рева у Симонопио пересохло горло, легкие изнемогали от бега по враждебной земле, границы которой прежде он пересекал всего один раз. Он увидел, что Эспирикуэта испугался, отпустил ребенка и тот упал на горку мягкой земли, которую они с отцом набросали, выкапывая ямки для саженцев. Он заметил, что Франсиско-младший остался лежать там же, где упал, но знал, что он дышит. Он видел, как убегает Эспирикуэта, как по пятам следует разгневанная, неумолимая туча, которая с каждым мгновением все ближе и рано или поздно настигнет свою цель. Что сын, обогнав отца, тоже улепетывает от пчел, которые вылетели из своего улья, заслышав призывный вопль Симонопио.
Они вылетели ради него, жертвуя своей жизнью, презрев холод и собственный инстинкт, который много лет назад справедливо запретил им вторгаться на эту землю. Пчелы знали, что ждет их сегодня: они кого-то убьют и большинство из них при этом погибнет. Не оборачиваясь, он чувствовал их за спиной, но затем они сделали рывок и обогнали его. Он ни разу не видел, чтобы они летали с такой скоростью, – их объединяла общая воля и одно на всех желание убивать. Даже Симонопио, всю жизнь проживший среди пчел, почувствовал ужас, оказавшись в оке этого урагана, хотя знал, что яростная энергия направлена не против него: пчелы отлично знают свою добычу. Они отомстят тому, кто, живя на этой земле, ступая по ней, навсегда их оттуда изгнал.
