В тот день они сами покончат со своим изгнанием. Симонопио видел, как они пролетают над телами обоих Франсиско, но больше за ними не следил. Какая разница, успеет ли Эспирикуэта добраться до холма и скроется ли в зарослях на склоне: он верил, что пчелы разыщут его повсюду, куда бы он ни направился, потому что сейчас он был у них на прицеле, а пчелы зла не забывают. Не зря рисковали они в тот день, не напрасно ждали годы, сменяя поколение за поколением. Эспирикуэта и его сын были уже мертвы, хоть не догадывались об этом.
Добежав до тела крестного, он едва на него взглянул: перед ним была всего лишь пустая оболочка. У него еще будет время – да что там, целая жизнь, – чтобы оплакать Франсиско-старшего. Но сейчас ему не до него. Его беспокоил только Франсиско-младший. Его беспокоила только жизнь. Становилась холодно, опускалась ночь.
– Франсиско, Франсиско, это я. Я здесь, рядом, – бормотал он, осматривая мальчика, но ответа не последовало.
На виске Франсиско, возле глаза, виднелась рана, которую Эспирикуэта успел нанести ножом, прежде чем его выронил. На затылке была еще одна, больше и глубже: возможно, мальчик сильно ударился, упав на камень. Обе раны кровоточили, одна больше, другая меньше: земля впитала всю кровь, которую тело мальчика готово было ей пожертвовать. Как минимум одно ребро было сломано упавшим на него телом отца. Из-за сломанного ребра Франсиско-младший дышал с трудом, однако Симонопио заметил, что ему самому не хватает воздуха, но он не наполнит легкие целиком, пока не покинет отравленную землю койота.
Он растерялся. Что делать? Если Франсиско тронуть, ему будет больно, но если не трогать, он умрет. Нет, надо увезти его отсюда как можно быстрее, доставить в безопасное место. Пока Симонопио не будет уверен в обратном – что койот мертв, – тот по-прежнему опасен. Становилось холоднее. Опускалась ночь. А койот все еще был на свободе. Нельзя везти Франсиско-младшего домой, это слишком далеко, а мальчик едва жив – раненый, избитый, без сознания, почти бездыханный.
– Я понесу тебя, Франсиско. Полежи пока, поспи. А завтра поедем домой.
Симонопио взял Франсиско на руки, как в те времена, когда тот был еще маленький, согрел его, пристроил у себя на плече бессильно обвисшую голову, стараясь меньше тревожить грудную клетку, и побрел в горы с единственной целью: добраться туда, где легче дышать, – подальше от земли койота.
86
В ту субботу в десять вечера, когда вся моль в доме была истреблена, ужин приготовлен и успел остыть, а свечи давным-давно воткнуты в торт, но так и не зажжены, Беатрис Кортес-Моралес ощутила настоящую панику. Жалкое выступление Пелудо давно кончилось, Пола, Мати и Леонор вернулись домой и немедленно все ей рассказали: про мошенничество, про струю воды, а в довершение – про страшный вопль Симонопио.
Беатрис не была удивлена столь плачевным завершением спектакля, однако странное поведение Симонопио встревожило ее не на шутку. Услышав про его побег, она ощутила ком в горле: что-то случилось, раз на пустом месте Симонопио закричал так, как не кричал никогда прежде. Она испугалась, что причиной странного поведения каким-то непостижимым образом стал Франсиско-младший. Но мальчик не один, а с отцом, ничего ужасного не могло произойти, думала она, пытаясь ухватиться за соломинку.
В восемь вечера она отправила няню Полу к Мартину и Леокадио с вопросом, не видели ли они хозяина. Утром, точнее, ближе к полудню, ответили те, они встретили хозяина и мальчика на дороге, ведущей к деревне, где в тот вечер были танцы. Выглядели они как обычно, вид у них был веселый. Когда пробило десять, а вестей от мужа и сына все не было, Беатрис отправила Полу в одну сторону, а Мартина в другую: Полу на танцы, чтобы созвать мужчин и попросить их срочно вернуться, а Мартина – к Эмилио и Карлосу Кортесам, чтобы сообщить об исчезновении обоих Франсиско.
Посыльные быстро вернулись, что напугало ее еще больше: это означало, что тревоги ее небезосновательны. Ей пообещали, что утром обшарят все окрестности и непременно их найдут. Вот увидите, сеньора, наверняка они где-то укрылись от холода и завтра вернутся, посулили ей на прощание слуги, чтобы хоть немного приободрить.
Всю ночь Беатрис просидела за обеденным столом, где торт со свечами напрасно дожидался виновника торжества. Нет, ей ничего не надо. Кофе? Нет. Горячий шоколад? Нет.
– Посидеть с тобой, Беатрис?
– Спасибо, мама. Иди спать.
– Я могу заварить чай…
– Да нет же! Оставь меня в покое!
И Синфороса печально удалилась, нисколько не обидевшись: она понимала и разделяла тревогу дочери. Она тоже отправилась на одинокую вахту в свое убежище, единственным украшением которого служили молитвенник и четки.
На своем посту в гостиной Беатрис неподвижно смотрела, как в окнах брезжит рассвет. Будь это возможно, она бы не моргала, чтобы не пропустить миг, когда муж и сын появятся на горизонте. Как она поведет себя, когда это случится? Конечно же, побежит навстречу. А дальше, что первым вылетит из ее рта? Упреки и ругань – или возгласы радости и удивления? В любом случае она будет плакать. В этот день она непременно будет плакать.
Около семи на горизонте появилась повозка, сопровождаемая всадниками. Однако, вглядевшись, она поняла, что лошадью правит не Франсиско: это был Карлос, ее брат. Она кинулась им навстречу, но резко остановилась, и не только из-за того, что в легких не хватало воздуха: ей хотелось хотя бы минутой дольше пребывать в счастливом неведении. И если бы у нее было чуть меньше собственного достоинства, если бы она чуть меньше сознавала свой статус жены человека, которому принадлежат здешние земли, она бы немедленно развернулась, побежала назад и заперлась у себя, наотрез отказавшись получать какие-либо известия.
Колени у нее дрожали, а сердце почти остановилось. Но она стояла неподвижно, мужественно дожидаясь, когда новости подкатят к ней на старых скрипящих колесах. И в ту же секунду ее блаженное неведение улетучилось: повозку и лошадь они нашли в чистом поле. А Франсиско чуть дальше, возле свежих ямок, в компании юных апельсиновых саженцев. «Да, сеньора, его убили». Она и сама уже все поняла.
Боль, нывшая под ложечкой накануне вечером, овладела всем телом Беатрис, начиная от мозга и заканчивая конечностями, включая и глаза, которые отказывались моргать, чтобы не заплакать, и уши, которые ничего больше не слышали, и голосовые связки, которые парализовало, так что она не могла закричать. Так она и стояла посреди дороги, ничего не спрашивая, не шевелясь, преграждая путь похоронным дрогам и прочим дурным новостям. Ей подумалось: раз новости прибыли, их уже не остановишь, даже если она простоит на дороге весь день. Однако она все стояла, упорно дожидаясь, пока они прибудут сами, без ее помощи.
– Беатрис… – Кажется, это говорит ее младший брат. Интересно, когда ухитрился Карлос потерять свой вечно залихватский вид? И когда лицо его успело стать таким суровым и бледным, спрашивала она себя, пока тот говорил. – Франсиско-младший… – Да, это ее брат, но она его не узнавала и не желала знать ничего из того, что он собирался ей сказать. – Ты меня слышишь? Беатрис!
