Как соблазнительно было предложение братьев взять на себя контроль за землей, работниками и урожаем. «Не стоит волноваться, Беатрис». Они готовы были всю жизнь помогать старшей сестре, впервые проявлявшей сомнения и колебания.
До поры до времени странная растерянность Беатрис касалась лишь управления землей, которой прежде занимался муж: «Посадить новые деревья или отложить на будущий год?» – «Не знаю, решайте сами». – «Может, привитые деревья продать?» – «А что вы сами думаете на этот счет?» Она знала, что, если так будет продолжаться и дальше, ее сомнения и колебания распространятся и на повседневную жизнь: поменять ли ребенку школу? Пойдет он к первому причастию в этом году или в следующем? Кто будет его крестным? Отправить ли его учиться в другую страну? Какого цвета платье надеть? Могу ли я поехать в Монтеррей?
Так-так-так, так-так-так… Какое блаженство часами слушать гипнотическое тарахтение «Зингера», забыв о страхе, так-так-так, так-так-так, о собственной никчемности, об одиночестве, о расспросах сына, о его просьбах взглянуть на воскресшего Лазаря, о вечном долге перед крестником, о старой матери, возмущенной тем, что дочь ее бросила, о выздоровлении Франсиско, который устал от ее чрезмерного внимания. Так-так-так, так-так-так, так-так-так, так-так-так, так-так-так. Как соблазнительно было бы сбежать, раствориться в прохладе пустых ночей, в темноте, сбежать от одиночества, от холодной постели, от простыней, которые постепенно теряли запах любимого тела.
Но время не остановишь. Несмотря на болезненную пустоту рядом с ней, солнце ежедневно вставало и садилось, впрочем, спустя многие дни после пережитой потери этот факт уже не изумлял ее, как раньше. Пустые ночные часы проходят не напрасно, не позволяют расслабиться в своей беспощадной жестокости, приносят пищу для размышлений и многого требуют, потому что в ночное время страх становится еще страшнее, горе горше и то, что ты сделал или нет, приносит еще больше страданий.
В глубине ночи многое видится отчетливее. Так же как воспоминания предлагали ей бросить все ради собственной бездонной черноты, они же делали ее зрение острее, и то, что Беатрис Кортес увидела в этой ретроспективе, заставило ее избавиться от всех соблазнов и исцелиться от вползающей в нее тьмы, но не силой лекарств, а за счет силы воли.
Прошел месяц – как, неужели целый месяц? – со дня смерти мужа, и пусть не для себя, но она обязана была выполнить это для него: переступить через себя, снова стать сильной женщиной, которую, отправившись на смерть, Франсиско-старший оставил дома отвечать за их сына, их дом.
Она все еще боялась выходить из дома. Это правда. Потому что в ту апрельскую субботу Эспирикуэта не только отнял у нее мужа. Он украл ее покой. Одна мысль о том, чтобы отправить выздоровевшего Франсиско в школу, наполняла ее ужасом: а что, если Эспирикуэта выскочит на дорогу, как волк из сказки? Тот же страх не позволял ей ежедневно отпускать няню Полу одну за хлебом, как было заведено. Отныне ее всюду сопровождал Мартин, что не нравилось ни няне Поле, ни Мартину. Но она больше никому не отдаст ни частички своей жизни. Это решение она приняла в ту ночь, когда нашла утешение в сладких песнях, которые пелись не для нее. Воля поможет ей принимать решение, воля поможет победить страх. Она вспомнила обещание, данное когда-то себе самой: никогда, даже в старости, она не будет ничьей тенью. Она не даст другим принимать решения за себя. Она не позволит себе буксовать.
С горьким сожалением вспоминала Беатрис, как часто мешала мужу планировать пугавшие ее перемены, ссылаясь на традиции как на неотъемлемую часть жизни ее семьи. Лучше уехать в Монтеррей, предлагал ей Франсиско в те ночи, когда им овладевало уныние, но она останавливала его – убеждала его продолжать заниматься тем же, что и раньше, там же, где и всегда, и с теми же людьми. Как, покинуть дом предков? Бросить друзей, с которыми их семья общается уже несколько поколений? Отказаться от обещаний, которые давала им сама жизнь? Нет, ее это категорически не устраивало.
Где они теперь, эти обещания? По какому праву она считала, что жизнь ей что-то должна? Лежа на холодных простынях навеки опустевшего ложа, она проговаривала вслух, чтобы не забыть:
– Жизнь не дает никаких гарантий. Никому. Никого не ждет. И никому не делает поблажек.
Какой же самонадеянностью было считать, что общественное положение делает ее достойной лучшего, достойной чего-то исключительного; из-за собственной самонадеянности она вовремя не сообразила, что, полагая себя мудрой и сильной, на самом деле она всего лишь избегает перемен, лишая тем самым Франсиско возможности выбрать себе другую судьбу, отличную от той, которая, по ее мнению, соответствовала как ему самому, так и семейству в целом.
Ее самонадеянность не дала ему дожить до старости, не позволила сдержать обещание, данное ей много лет назад, когда в один из беззаботных вечеров она сидела у него на коленях. Верность традициям стоила ему жизни. И Беатрис не хотела, чтобы сын заплатил ту же цену. Сколько раз ей нужно повторять один и тот же урок? Вновь и вновь заучивать простейшее правило: жизнь способна принять самый неожиданный оборот. И любой может оказаться сбитым с ног сколь угодно раз, потому что жизнь не верит в пословицу «Бог любит троицу».
Больше ей не нужны уроки. Третий раз преподнес ей урок, которого она не забудет до конца своих дней. Она вызубрит его на всю оставшуюся жизнь, она поднимется на ноги после этого третьего раза. Это ее долг. Но четвертый убьет ее. Именно тогда она поняла, что будущее не обязательно связано с прошлым.
– Будущее где-то не здесь, – сказала она в темноту, ни к кому не обращаясь и кутаясь в простыни, которые больше не пахли телом ее мужа.
97
Если бы мама все знала заранее, она вряд ли бы решилась переехать в Монтеррей. А может, все равно бы переехала – трудно сказать.
Знакомые ночные потрескивания и поскрипывания больше не успокаивали ее, а досаждали, и даже хруст сломанной плитки, выручавший ее раньше, нынче нервировал и раздражал. Мысль о том, чтобы пройти по длинным коридорам, тут же напоминала о ее извечном одиночестве. Запахи дома мешали спать по ночам, а молчание пчел будило утром. Интересно, привыкнет ли она со временем? Найдет ли вновь утешение в этих некогда столь любимых стенах?
Мы не можем предугадать, что было бы, знаем лишь то, что было. Нам неплохо жилось в Монтеррее. У нас не было денежных накоплений, зато были дом и земли, которые в случае необходимости мы потихоньку продавали. Мама поручила братьям продажу всей собственности в Линаресе, где тем временем зрел урожай. Продажа его тоже легла на их плечи. Земель, отданных в аренду батракам, они не трогали, дожидаясь, пока те выплатят условленную ренту – сумму чисто символическую – на следующие пять лет, после чего произойдет окончательное отчуждение.
Ранчо в Тамаулипасе были проданы в первую очередь – по низкой цене, зато вовремя: у покупателя, который, воспользовавшись случаем, заплатил за них вдове соседа-аболенго смехотворную цену, большую часть принадлежавших ему земель вскоре отобрали в соответствии с декретом Ласаро Карденаса и при полной поддержке закона. Папа умер, но реформа жила.
