– Ой, ну вообще, – отвечает Джон, произнося ваще. – Для этого необязательно быть гением. Парра первым делом позвонит в Apple и запросит у них информацию.
– И на это уйдет несколько дней. Сейчас он, наверно, пытается зайти в аккаунт Карлы с ее рабочего компьютера, но для этого ему нужен ее пароль от Айклауд. А пароля у него нет.
– Конечно, нет, а ты что, можешь его вычислить? – спрашивает Джон, допивая пиво.
– Могу попытаться, – отвечает Антония.
Она поднимает крышку айпада и начинает печатать.
– Это бред, Антония. Нужно испробовать миллионы комбинаций.
– А точнее, шестьсот сорок пять триллионов. С лишним.
– Ну что ж, поскольку ты, видимо, не очень скоро закончишь, я пока возьму себе еще пивка.
– Только безалкогольного, а то тебе еще вести машину.
Ну разумеется, думает Джон, поднимаясь с места и направляясь к барной стойке. Только следующее направление будет – кровать. А то я как выжатый лимон.
Он забирает свое пиво и к нему несколько оливок с частично слитым рассолом (в этом баре очень щедры к посетителям) и возвращается к столу. Антония уже не печатает и ждет его, скрестив руки на груди.
– Что, все, решила сдаться?
– Нет. Просто уже нашла.
От удивления Джон чуть пиво не роняет. Но все-таки не роняет: чтобы баск уронил пиво, он должен уж очень сильно удивиться.
– Врешь!
Антония поворачивает к нему айпад, показывая открытый аккаунт Карлы Ортис.
– Как ты это сделала?
– Немного базовой психологии, – серьезным тоном отвечает Антония. – Если хочешь вычислить чей-то пароль, нужно поизучать биографию этого человека, подумать, какие ключевые слова он мог бы использовать с большей вероятностью, затем добавить к ним год его рождения, либо год рождения его сына, отца, домашнего питомца; год, в котором он закончил университет… Вот так и пробуешь различные комбинации. Несколько минут – и готово.
Джону, который и так стоял с открытым ртом, теперь остается разве что челюсть с пола поднять. И он так бы и продолжал стоять, если бы Антония не сказала:
– Пароль был написан на листочке для заметок и приклеен к стенке ящика ее письменного стола. Я нашла его, когда выходила в туалет. Что ж, посмотрим, удастся ли нам теперь определить местоположение ее телефона.
Карла
Только вот никто за ней не приходит.
Карле кажется, что проходят минуты, часы, месяцы. Точно знать невозможно, ведь время исчезло.
Все, что у нее есть, – это «сейчас», а «сейчас» – это темнота.
И никто не приходит.
Никто не придет.
– Это всего лишь вопрос времени. А пока я просто полежу еще пять минут, – шепчет она.
И проходит целый век. Или минута. Точно знать невозможно. А затем она начинает плакать. Ее неожиданно наполняет грусть – такая же мощная и неистовая, как ярость или отрицание действительности. Карле безумно, бесконечно жаль Карлу. Может, она что-то и сделала не так и чем-то заслужила это наказание, но теперь уже это все не важно. Небо рухнуло, и свет погас. Музыка, объятия, смех, справедливость – все обратилось в прах. По ту сторону металлической двери больше ничего нет. Мир исчез. Нет больше других людей в других городах и странах, никто больше не работает, не играет, не обедает, не смеется, не занимается любовью. Если бы они были, Карле пришлось бы их ненавидеть. Лучше думать, что всех их унесла волна, и самой унестись следом.
Хватит нести чушь.
Оставь меня.
Вставай.
Не могу.
Не можешь? Так же, как не смогла заставить Борху перестать вести себя как тряпка? Так же, как не можешь вовремя приезжать домой, чтобы самой укладывать сына? Так же, как не можешь добиться того, чтобы отец любил тебя больше, чем твою сводную сестру?
Хватит, мама!
Карла плачет. Но уже не от жалости к себе и не от ярости или отрицания. Она сама толком не понимает, отчего эти слезы, которые даже не могут зародиться в ее обезвоженном вспотевшем теле и вытечь из сухих глаз.
Вставай.
Карла подчиняется. Впервые после ухода Эсекиэля она пытается подняться. Мышцы ног и рук одеревенели и не слушаются. Ее сковывают судороги, и боль в носу возобновляется с прежней силой, словно и не было этих нескольких часов (или месяцев, или минут). Вместе с болью к Карле возвращаются остатки рассудка и воли. Этого хватает, чтобы попытаться встать на ноги. Но распрямиться не получается: плечи ударяются о потолок.
Каменный. Холодный на ощупь. Шероховатый. Угрожающий.
Карла вновь падает на пол. Неожиданно низкий потолок вызывает новую паническую атаку, которая длится несколько минут. Придя в себя, Карла внезапно чувствует холодную сырость на внутренней стороне бедер и в трусах. Она обмочилась. Но это не самое страшное.
Самое страшное – это то, что она ничего не видит.
Если бы на прошлой неделе какой-нибудь приятель спросил ее, чего она боится, Карла составила бы список обычных взрослых страхов: старости, неудачи в любви, некомпетентности правительства. Но она ни за что бы не призналась ему в том, в чем от ужаса призналась Эсекиэлю несколько дней (часов, месяцев) назад.
Карла панически боится темноты.
Когда ей было три года, она начинала кричать, как только в ее комнате выключали свет, и кричала до тех пор, пока мама вновь не зажигала лампу. До тринадцати лет она могла засыпать только с зажженным ночником. Без него уснуть было невозможно.
А когда ей было тринадцать, в ее комнату как-то вечером зашла сводная сестра и выключила голубую подсветку на стене.
– Ты ведь уже не маленькая, – сказала она тогда.
Роза не плохой человек, нет. Просто она никогда особо не любила Карлу. Мать Розы умерла, когда той было восемь. Отец женился вновь, и родилась Карла. Для Розы это было двойным предательством памяти ее матери. Возможно, поэтому она всегда относилась к Карле с некоторой долей суровости. А возможно, это была просто взаимная физическая неприязнь. Карла тоже недолюбливала свою сводную сестру – полнотелую косоглазую девицу с клочковатыми взъерошенными волосами. Роза постоянно читала книги и ходила странной, тяжелой походкой – словно раненый зверь. А на Карлу, на эту воздушную белокурую девочку, которая всем нравилась и которой все пытались угодить, она смотрела как на муху в супе.
Наверняка, когда она выключила свет, в ее глазах был лишь холод.
А может, и ненависть.
Карла протестовала, умоляла, но все тщетно. Если мать еще готова была пойти у нее на поводу, то отец нет. Он растил Карлу как свою будущую преемницу – ведь Роза не хотела ею быть. Роза училась на врача. До торговли текстилем ей дела не было. Так что Карле, по мнению отца, следовало закалять характер.
