– Еще раз приблизишься к матери, я тебе морду разукрашу.
Как же все-таки эти гомосексуалисты привязаны к мамочке.
– Вы непочтительно с ней обходитесь. Уехали, оставили ее одну, как же так. Хотя ладно, по ее словам, вы тут занимаетесь каким-то важным делом.
– Я здесь в отпуске.
– Ну разумеется, всем время от времени требуется отдых. А что, интересно, вы делали вчера на М-50, рядом с разбитой машиной?
Инспектор Гутьеррес и бровью не ведет.
– Думаю, вы меня с кем-то перепутали.
– Нет, не перепутал. Я видел вас по телевизору, это были вы, в сером шерстяном костюмчике. Он, правда, был немного помят. Не то что этот. Так-то вы всегда одеты с иголочки.
Инспектор Гутьеррес не отвечает. Но по-прежнему сжимает кулаки.
Бруно очень бы хотелось, чтобы инспектор распустил руки, ведь это уже само по себе было бы новостью. Ну, то есть хотелось бы чисто теоретически, поскольку если тебе на лицо опустится такая ладонь величиной с паэльеру
[33], ты отлетишь на другой конец зала. Да и мускулы у него неслабые. Ведь инспектор с легкостью поднимает огромные камни. А в Бильбао есть такая присказка. От меньшего к большему: мускулы Шварценеггера, мускулы игрока в пелоту
[34], мускулы аррихасоцайле.
Так что все-таки пусть уж лучше он руки не распускает.
– Видите ли, в чем дело, инспектор. Я немного удивился, когда услышал от вашей матери, что вы тут на каком-то важном задании, при том что в комиссариате на Гордонис мне заявили, что вы отстранены от должности с лишением жалованья. Так что, получается, согласно основному… подождите секунду, вот, смотрите, – говорит он, заглядывая в свои заметки, – согласно основному уставу государственного служащего, вы «лишаетесь возможности выполнять свои функции, а также всех прав, присущих вашему статусу».
– Что ж, хорошо, что я сейчас в отпуске.
– Да, действительно хорошо, потому что продолжать деятельность инспектора полиции, будучи отстраненным от должности, – это серьезное правонарушение.
Инспектор Гутьеррес молодец. Большой молодец. Он держится, как скала. Ну или почти. Все-таки цвет лица у него слегка меняется. На пару тонов. От обычного здорового румянца до цвета розовой жвачки. И Бруно Лехаррета понимает, что он врет. А еще Бруно понимает, что явно не зря приехал в Мадрид.
– Что ж, ладно, инспектор, я вас оставляю, приятного аппетита. – Гутьеррес уже бросил салфетку на стол: аппетит у него совсем пропал. – Ведь мы в любом случае еще увидимся. Я тоже в отпуске.
– Надеюсь, что нет.
Еще как увидимся. И раньше, чем ты думаешь, говорит про себя Бруно.
17
Бизон
– Это будет очень непросто, – говорит Джон.
– Все и так непросто, – отвечает Антония.
Она только что повесила трубку. Ей понадобился целый час, чтобы убедить Ментора устроить эту встречу. Целый час криков, шепота, завуалированных угроз, напоминаний о старых долгах да и просто ругани.
– Ты не понимаешь, о чем меня просишь, – сказал Ментор.
Но в итоге согласился.
Инспектор и его напарница сидят в «ауди» перед входом в здание банка и ждут, когда Ментор позвонит им и скажет, что они могут подняться. Антония не сомневается, что у него получится. В его распоряжении все средства. А уж что будет потом, там наверху, – это совсем другая история.
Антония опускает стекло и высовывается из машины. Даже вывернув шею, она не может полностью охватить взглядом здание.
Сто тысяч тон металла, бетона и стекла посреди бульвара Кастельяна.
Даже не верится, что все началось с бизона.
Прапрапрапрадед Альваро Труэбы строго следовал распорядку. Он вставал поздно, завтракал шоколадом с гренками на веранде своего родового имения в Пуэнте-де-Сан-Мигель, закуривал и принимался за чтение газет. Голос Кантабрии – сигарка. Передовик Сантандера – сигарка. Независимая газета и Корреспонденция Испании – полсигарки: эту либеральную прессу нужно пролистывать быстро и со скептически поднятой бровью, чтобы ненароком чего-нибудь оттуда не подцепить.
Днем, после обеда и обязательной сиесты, дон Марселино Труэба приказывал слугам запрячь фаэтон и неизменно объезжал свои владения. Нужно было удостовериться, что крестьяне работают исправно, и эта полуторачасовая поездка, хоть и изрядно утомляла его, однако же представлялась ему необходимой. Сиденье экипажа была не слишком-то удобным, и порой зад дона Марселино под конец поездки немного побаливал, но что делать. Как же иначе он мог проверить, выполняют ли поденщики свои обязанности?
После променада и горячей ванны он звал мажордома, и тот помогал ему одеться к ужину. Ужинали всегда в торжественной обстановке, как и подобало благородной семье. Сам он садился во главу стола, его супруга напротив, в шести мерах от него. Дочка садилась по центру: она была уже достаточно большой, чтобы правильно орудовать столовыми приборами, не путая при этом ложечку для устриц с вилкой для улиток. После ужина дон Марселино удалялся в свой кабинет, где занимался изучением ботаники и геологии: науками, в которых он обладал определенными знаниями. Истинный кабальеро должен быть образованным, говорил его отец. Но в меру.
Педантичное следование распорядку дня также должно быть свойственно дворянину. Оно отличает его от суматошной деревенщины. И поэтому, когда однажды утром к нему на веранду явился Модесто Кубильяс, его издольщик, дону Марселино это не понравилось. По утрам его не следовало тревожить.
Модесто почтительно снял шляпу и скрутил ее в своих смуглых мозолистых руках.
– Я нашел нечто, что может заинтересовать вас, хозяин.
Марселино задумался. Подобное вторжение было, конечно, недопустимым, однако газеты оказались в тот день на редкость скучными, и он решил отправиться навстречу приключениям вслед за своим издольщиком, прямо как в этих французских романах, которые постоянно читала его супруга (да и сам он тайком их проглатывал). Последний, недавно опубликованный роман «Вокруг света за восемьдесят дней» рассказывал о путешествии дворянина и его слуги. И, чувствуя себя немного Филеасом Фоггом, он последовал за Модесто Кубильасом.
Издольщик за час привел его к пещере, а остальное – история. Марселино был очарован красивейшей полихромной живописью, покрывающей стены пещеры, и на следующий год опубликовал выводы своего исследования. К сожалению, дон Марселино получил крайне мало поддержки. Практически никто из научного сообщества не поверил, что рисунки Альтамиры являются следами первобытного искусства, а кто-то даже заявил, что Марселино сам их нарисовал.
