– Шесть смертей, бабушка. И все это лишь потому, что я вовремя не пришла к правильному выводу.
Обычно бабушка Скотт очень терпеливо выслушивает внучку, но порой и этому терпению приходит конец.
– Хватит уже хныкать. Это не ты подложила бомбы и не ты похитила ту женщину. Как там звучит африканское слово, которое ты мне как-то говорила?
Это «африканское слово», о котором вспомнила бабушка, относится к языку племени Га, живущего на юге Ганы. И на самом деле, это не одно слово, а целых два.
Faayalo zweegbe.
– Кувшин разбивает лишь тот, кто отправляется на поиски воды. Я знаю, бабушка. А ты скажи это тому, кто остался ждать воды в деревне, умирая от жажды.
Расскажи это Карле Ортис или полицейским из команды Парры. Шесть погибших и один между жизнью и смертью. Да и сам капитан в тяжелом состоянии.
– Девочка, хватит уже себя изводить. Прекрати обвинять себя в том, чего ты не делала. Ты хоть раз порадовалась за всех тех людей, которым ты помогла? Людей, которые даже имени твоего не знают? Ведь нет же. Ты лишь упиваешься своими, как тебе кажется, промахами и сидишь в этой больничной палате, бесконечно страдая. Я уже не знаю, как тебе помочь. И вообще, пойду-ка я спать.
Она прерывает связь.
Такая невоспитанность настолько не в духе бабушки Скотт, что Антония остается в полном смятении.
Она знает, что бабушка права, но ничего не может поделать. Так уж есть: мы всегда концентрируемся именно на тех, кому не смогли помочь.
Особенно, если те, кому мы не смогли помочь, – наши близкие.
Например, человек, лежащий на больничной койке. Навсегда запертый в собственной голове.
– Мне так тебя не хватает, – говорит Антония.
Маркос не отвечает. И его сердечный ритм остается неизменным, как показывает электрокардиограмма.
Антония открывает на айпаде фотографии. В папке «Избранные» один-единственный снимок. Они с Маркосом держат праздничный торт. Маркос смотрит на торт, а она в камеру.
Как обычно, она разглядывает себя с презрением. Нет, этот человек на фотографии – не она. Это какая-то посторонняя идиотка, неспособная предвидеть того, что произойдет буквально через пару недель.
Она засыпает.
И видит сон.
Маркос работает в своей маленькой мастерской. Извлекает из песчаника сухие ритмичные звуки. Она с мучительной ясностью представляет, что должно сейчас произойти: ведь это происходило уже тысячу раз. Она сидит не в гостиной над кипой бумаг, отчетов, фотографий. Она сейчас рядом с ним, смотрит через его плечо на скульптуру, над которой он работает. Это сидящая женщина. Руки покоятся на бедрах, лицо безмятежно, а туловище при этом наклонено вперед, словно женщина чем-то насторожена. Как будто она увидела вдруг нечто, заставляющее ее подняться с места. Но ее ноги пока утопают в камне, резец их еще не освободил. И уже не освободит никогда.
Раздается звонок в дверь. Антония хочет остановить Маркоса, сказать ему, чтобы он продолжал работать, чтобы все оставалось так, как есть, но ее горло вдруг становится сухим, словно разбросанные по полу мастерской обломки. Она слышит саму себя, а точнее, другую Антонию: эта идиотка увеличивает громкость музыки в наушниках и что-то кричит. Маркос оставляет молоток на столе, рядом с неоконченной скульптурой, кладет резец в карман своего белого халата и идет открывать дверь. Антония, настоящая Антония, та, которая знает, что сейчас произойдет, хочет пойти за ним следом, и она идет, но медленно, слишком медленно, и не успевает увидеть, как Маркос и незнакомец в элегантном костюме вступают в драку. Когда она выходит в коридор, Маркос и незнакомец уже на полу. Резец уже воткнут в ключицу незнакомца, и халат Маркоса забрызган кровью. Незнакомец уходит, но прежде чем исчезнуть, выстреливает два раза. Одна пуля проходит сквозь Антонию, настоящую Антонию, ту, которая стоит в коридоре, и долетает до этой идиотки, беспечно сидящей над бумагами в гостиной, с музыкой, включенной на полную громкость. Пуля задевает деревянный бортик колыбели, в которой спит Хорхе, отскакивает в спину Антонии и выходит через плечо. Удачная траектория. Никаких серьезных последствий. Нужно будет всего лишь потратить несколько месяцев на восстановление. Ну и возможно, заново покрыть лаком колыбель.
Однако со вторым выстрелом везение их покидает. Вторая пуля попадает Маркосу в лобную кость, от которой врачам придется потом отрезать большой кусок, чтобы дать мозгу хоть какой-то шанс на исцеление. Видимо, пуля отскочила от стены. Видимо, произошло нечто серьезное, чтобы Маркос набросился на незнакомца.
Кошмар никогда ничего не проясняет. Кошмар всегда заканчивается грохотом второго выстрела, отдающимся долгим эхом в ушах.
И тогда она просыпается.
И больше уже не может уснуть, терзаясь до утра угрызениями совести.
Карла
Карла снова плачет: на этот раз от злости и стыда из-за обманутого доверия. Она ощущает острую физическую потребность извергнуть, выплеснуть из себя образ Сандры как несчастной жертвы, чтобы освободить место для переполняющего ее гнева, от которого зудит кожа и горят уши, шея и лоб. Она сжимает кулаки, представляя, что сворачивают Сандре шею. Она давит ногой на дверь, представляя, что расплющивает Сандре череп…
Погоди-ка.
Дверь чуть-чуть поддалась нажиму.
Карла вновь изо всех сил давит на нее ногой, но дверь поддается лишь на пару миллиметров, не более того.
Когда Сандра захлопнула дверь, металлическая пластина опустилась не на то же самое место. Теперь она немного смещена. Ее положение не соответствует точь-в-точь раме. И от надавливания появляется щель – впрочем, совсем крошечная.
Карла разочарованно отворачивается от двери. И тогда раздается голос.
Ты можешь кое-что сделать. Слушай меня.
И Карла слушает.
Она жадно внимает каждому слову. Она знает, что только голос поможет ей спастись. И теперь она знает кое-что еще. А именно – чей это голос. Это голос другой Карлы. Более сильной, более решительной, четко знающей, что нужно делать. Эта другая Карла не просит разрешения, а действует.
И она тоже будет действовать.
Она направляется в угол рядом с выгребной ямой – туда, где от влажности немного отклеилась плитка. Совсем чуть-чуть, ровно настолько, что под нее с трудом можно просунуть палец.
И Карла просовывает указательный палец между плиткой и стеной, не думая о том, какие страшные ползучие существа могут обитать с той стороны, и чувствует, что цемент начинает крошиться. Совсем чуть-чуть. Всего лишь несколько песчинок.
Карла думает об отце. Когда его спрашивают, с чего он начал строить свою империю, он отвечает: с продажи трех рубашек.
Карла начинает скрести под плиткой указательным пальцем.
