Ардов достал клочок бумаги из жилета Чептокральского.
— Эту?
Клотов кивнул.
— И это все, — горячо заверил он. — Поверьте, я ни в чем не замешан! Публикация новостей — моя работа. Записка — это всего лишь записка.
— В результате убиты два человека, — подвел итог сыщик. — Вы стали соучастником преступления.
Главный редактор вскочил, подбежал к стене и сорвал убранный в раму картон, на котором были изображены фигурки крестьян в белых рубахах, молотивших желтое зерно.
— Илья Алексеевич, разрешите вам преподнести, — отчаянно выкрикнул он. — Это Анри Море!
[60] Очень, очень перспективный художник — работы растут в цене каждый год. Эти «крестьяне» достались мне, можно сказать, по случаю, но поверьте, старик Дюран
[61] оторвет их у вас с руками. Просите не менее четырех тысяч франков.
Клотов застыл с картиной в руках как дьякон с иконой. Ардов молча наблюдал за этим комическим концертом.
— Да я сам! Сам! — словно спохватившись, известил газетчик, бросил картон на стол и принялся вертеть номерные колесики с шифром на дверце большого сейфового шкафа с узорчатыми накладками. — Я сам у вас куплю! Почту, можно сказать, за честь. Старик Дюран лопнет от зависти!
Клотов схватил с сейфовой полки четыре пачки ассигнаций и положил на стол перед Ардовым.
— Вот! — с поклоном сообщил он.
— Что это?
— Деньги за картину, — редактор кивнул на работу Море, которую только что сам положил на стол. — Желал бы приобрести у вас для своей коллекции. Имею, знаете ли, слабость к импрессионистам.
Ардову иногда приходилось невольно становиться объектом подкупа, но столь фантасмагорического представления перед ним еще никто не разыгрывал.
— Илья Алексеевич, — взмолился Клотов, сообразив, что взятка не удалась. — Поверьте, я смогу принести гораздо больше пользы родному Отечеству, оставаясь на свободе. Я готов к любым поручениям, в том числе и деликатного свойства. Газета — мощнейший инструмент, если пользоваться с умом.
Ардов взял картину и отправился возвращать ее на стену.
— Я оставлю вас на свободе, Клотов, — сказал он, — и никому не расскажу про нашу маленькую тайну. Но! — Сыщик обернулся. — Вы сразу сообщите мне, как только ваш таинственный друг принесет вам новую сенсацию.
Клотов с чувством приложил руки к груди, принялся шумно дышать и кивать головой с преувеличенным усердием, давая понять, что никаких сомнений отныне быть не может — он исполнит все, что повелит господин чиновник сыскной полиции.
У двери Илья Алексеевич остановился и обернулся.
— Что? — напрягся Клотов.
— Вы правда думали, что я не спрошу? — улыбнулся сыщик.
— Имя? — догадался редактор. — Эх… Ладно! Вы же не журналист, в конце концов. Строго между нами: Сергей Николаевич.
Ардову стоило труда не выказать удивления. Рот мгновенно наполнился пряным рассолом с горькими нотами кориандра.
— Как выглядел?
— Вполне заурядно, — пожал плечами редактор. — Разве что усы — весьма эффектные, бретцельские, с подвивкой. Скорее всего, он их фабрит
[62].
— Почему вы так решили?
— Не сходится!
Илья Алексеевич удивленно поднял бровь.
— Я имею в виду, верх с низом не сходится, — пояснил Клотов. — Сверху он, кажется, уже сед… А усы — просто вороново крыло!
Ардов невольно вспомнил, как Брусникин подкручивает свой ус. Цвет волос на его голове определить было затруднительно, поскольку полковник не снимал фуражки.
— Как вы устанавливаете с ним связь? — проглотив слюну, спросил сыщик.
— Связи нет. Он сам появляется, когда пожелает.
— Как же вы сообщили ему про шантаж Чептокральского?
— Он был у меня в тот день… Разместил объявление.
Клотов полистал подшивку на своем столе.
— Вот. «Готова ли Россия к войне? Публичная лекция генерала Верховского». Завтра в полдень.
Глава 28
О страсти сребролюбия
В Спасе-на-Сенной заканчивалась обедня. Несколько человек подошли принять Святые дары, остальные смиренно ожидали проповеди.
— Чем более человек приобретает, тем скупее становится, — начал старенький иерей, взойдя на амвон перед высоким вызолоченным иконостасом искусной резьбы. — Тем больше хочет иметь. Страсть сребролюбия неукротима, и сколько бы человек ни добыл денег, все ему кажется мало. «Мне бы побольше, мне бы еще чуть-чуть…» — как только почувствуете первое такое шевеление помысла в своей душе, знайте: страсть сребролюбия начинает входить в ваше сердце. Быть может, кто-то думает, что человек, обладающий миллионами, безудержно сорит деньгами направо-налево? Как бы не так! Богатый очень часто горло за копейку перегрызет. Сребролюбие и жадность — родные сестры. Они всегда вместе. И я часто вижу, что чем богаче человек, тем неупустительнее он каждую копейку высчитывает, лишь бы не переплатить. Среди таких людей ходит присказка: «Я потому и богат, что плачу там, где без платы не обойтись, и не плачу там, где могу того не делать…»
Высокий и певучий голос батюшки летел по храму, оседая по углам и отдаваясь эхом в правом приделе, где перед большой иконой Преподобного Андрея, епископа Критского, стоял отставной генерал Верховский. Он был в партикулярном. Голова его была низко опущена, губы неслышно шептали. Со стороны могло показаться, что он сосредоточенно молится.
— Здесь меньше, чем мы договаривались, Сергей Николаевич, — наконец тихо, но твердо произнес он.
В руках у генерала был конверт, который он прижимал к животу, чтобы не вводить в соблазн прихожан, внимающих горячей проповеди о вреде сребролюбия. Внутри конверта можно было заметить пачку банкнот, подсчет которых только что был завершен.
— Виноват, Орест Павлович, — прошептал стоявший рядом господин с черными бретцельскими усами и поклонился преподобному Андрею. — Небольшая задержка. Такое количество предателей и шпионов в высоких кабинетах… Истинным патриотам сейчас не так легко собрать деньги на спасение Отечества.
Генерал Верховский перекрестился и тоже сотворил поклон. Собеседники старательно делали вид, будто случайно оказались рядом перед чтимой иконой мастерского письма из пешехоновской мастерской
[63] и друг с другом не знакомы.
