— Сребролюбие связано с другими страстями, — долетел с амвона голос проповедника. — Любишь сладко услаждать свое чрево — нужны деньги на кушанья; завидуешь чужому благополучию — нужны деньги, чтобы сравняться с таковыми в нарядах и благоустроенности житейской; хочешь иметь славу мирскую — ищешь поста с почетом. Посему, если усечешь корень сребролюбия в своей душе, то усечешь побеги и других страстей…
Какая-то невзрачная старушонка подошла облобызать икону преподобного. Тайным собеседникам пришлось пережидать.
— Дело сделано, Сергей Николаевич, извольте произвести расчет, — с едва уловимым раздражением произнес Орест Петрович, когда старушка перешла к другому святому образу.
— В ближайшие дни, — заверил собеседник.
Хотя тон его был вполне заискивающим, в нем отчего-то ощущалось превосходство, какая-то насмешка, словно усатый господин играл с генералом в игру, а слова про «предателей и шпионов» его едва ли не забавляли. Кажется, Верховский это чувствовал и оттого еще более раздражался. Он бросил на собеседника взгляд, полный неприязни и высокомерия.
— Когда? — спросил Орест Павлович.
— На следующей лекции. У вас ведь осталась еще одна?
— Да, последняя, — подтвердил генерал. — Завтра в полдень в Публичном театре. И имейте в виду, больше я в ваших делах мешаться не намерен.
— Понимаю, ваше высокопревосходительство. Больше не потревожим. Но у нас к вам просьба.
— Будем же держаться золотой середины, братие, — перешел к финальным словам проповеди иерей на амвоне, — между скупостью и расточительством, между верой в Промысл Божий и трудом каждого в той мере, какая ему потребна. Помните, что за любыми делами, даже и благословленными, страшно потерять свою душу, чтобы она омертвела и перестала слышать Бога.
Батюшка благословил слушателей, и те потянулись прикладываться к посеребренному кресту в его руках.
— Что еще? — скривил лицо Верховский.
— Завтра на лекции расскажите, пожалуйста, о преимуществах винтовок, производимых на американских заводах.
Генерал хотел было что-то возразить, но собеседник опередил:
— Сразу по окончании лекции вы получите всю сумму.
— Ну нет уж! — вспыхнул Орест Павлович, вынудив собеседника нервно оглядеться; к счастью, прихожане были увлечены подготовкой к водосвятному молебну и никак не интересовались двумя молитвенниками у иконы Критского святителя в дальнем углу храма. — Деньги должны быть мне выплачены до начала лекции. Иначе я не произнесу ни слова.
С этими словами Орест Павлович покинул храм.
Глава 29
Записка
Серафима Лундышева сидела на том же стуле, на котором Жарков оставил ее после поисков портфеля два дня назад. Все так же смотрела в окно. Казалось, она и не вставала. Правда, костюм сменился на траурный, а на зеркале появился черный чехол.
Жарков сидел тут же, у стола. Вид у него был смиренный и слегка виноватый.
— Я не изменяла мужу, — спокойно продолжала вдова начатый некоторое время назад разговор. — С Чептокральским я познакомилась на выставке художественных афиш. Его представила мне Анна Петровна Бок из Общества поощрения женского художественно-ремесленного труда… Я работала у них в библиотеке… Мне кажется, Анна Петровна состояла с господином репортером в отношениях и наше знакомство спланировала по его просьбе. Он буквально обрушился на меня… Предлагал познакомить с Судейкиным, с которым якобы имел дружбу…
Петр Павлович вспомнил об этой выставке — это было довольно шумное событие международного масштаба. Впечатлениями о ней делился Ардов, побывавший там вместе с княгиней Баратовой, большой любительницей нового искусства. В экспозицию собрали порядка семи сотен экспонатов, включая работы мэтров — Шере, Мухи, Тулуз-Лотрека… Русский отдел был невелик, но привлек внимание ценителей нового плакатного искусства к имени совсем молодого художника Судейкина.
— Познакомил? — справился Жарков.
— Зачем? — Лундышева как-то растерянно улыбнулась. — Я этого мира сторонюсь… Да и Александр Петрович не одобрил бы…
Ее подбородок задрожал.
— Чептокральский начал преследовать меня… — продолжила она, справившись со спазмом в горле. — Приходил в библиотеку, присылал букеты — словом, «вел правильную осаду», как пишут в журналах для джентльменов. В конце концов, я оставила эту работу.
— Отчего же вы не сказали мужу? — простодушно удивился Жарков.
Серафима Сергеевна посмотрела на него, размышляя, как правильнее объяснить обстоятельства, в которых оказалась.
— Я боялась… — наконец подобрала она слово. — Александр Петрович легко вспыхивал и в такие моменты бывал несдержан.
— Простите мою бестактность, — как можно деликатнее начал криминалист, — но зачем же вы послали ему записку?
Лундышева долго смотрела в окно.
— Записка была моя, это правда, — наконец признала она. — Но писала я ее не Чептокральскому…
Петр Павлович не стал наседать с вопросами, рассчитывая, что собеседница не остановится на этой загадочной фразе.
— Эту записку я написала мужу, — выдержав паузу и, казалось, продолжая сдерживать внутри себя рвущуюся наружу бурю страдания, подчеркнуто спокойно и размеренно произнесла Серафима Сергеевна. — Примерно неделю назад. Я узнала, что беременна, и, вернувшись от врача домой, тут же отправила Александру Петровичу записку. Правда, он ее не получил, был на испытаниях.
— Куда же она пропала?
— Не знаю… — пожала плечами женщина. — Вечером в тот же день мы решили переехать в Сестрорецк, чтобы для малыша был свежий воздух, и он тут же занялся подбором жилища. У Александра Петровича были накопления, мы давно мечтали о собственном домике где-нибудь в тихом месте.
— Почему же вы сразу не сказали? — пробурчал Жарков, явно испытывая неловкость перед беременной женщиной, два дня назад ставшей вдовой.
— Что я могла сказать? — горько улыбнулась Лундышева. — На полу — труп мужчины с моим приглашением. На столе — вино и цветы… Он буквально вломился в квартиру. И я бы выставила его. Но Сережа пришел раньше. И он подумал, что я…
Серафима Сергеевна не выдержала: из глаз полились слезы.
— Вы женаты? — спросила она Жаркова. — Если придет желание свести счеты с жизнью, не делайте этого на глазах у жены…
Выйдя из парадного, Петр Павлович увидел старшего дворника Мошкова, который распекал подметальщика за несвоевременную уборку навоза перед подъездом.
— Скажи-ка, любезный, — обратился к нему Жарков, — не ты ли в прошлый четверг относил записку от Серафимы Сергеевны в правление Обуховского сталелитейного завода?
— Супругу-то? — сразу припомнил дворник. — Дык не было его, сказали, отбыл на полигоны. Я Серафиме Сергеевне о том все как положено доложил.
