«Может, вам врача?» — спросила она.
«Нет-нет, — поторопился с ответом молодой человек, — мне хорошо».
— У вас очень красивые глаза, — выразил он мысль, которая вот уже два дня вертелась на языке, как только он возвращался в памяти к той встрече.
— Глаза? — с удивлением переспросил Жарков и оттянул пальцем веко, таращась в осколок зеркала. — Красноваты… — со вздохом заключил он.
— Простите, — спохватился Ардов, — это я не вам…
Криминалист не подал виду, хотя и смекнул, что Илья Алексеевич угодил в одну из своих «римских комнат».
Первым о феноменальной памяти Ардова догадался именно Жарков. Это случилось чуть более года назад. За странностями претендента на место сыскного агента криминалист сумел разгадать способность опрокидываться мыслями в прошлое, где взору молодого человека открывались картины невероятной отчетливости. Виды были столь подробны и реалистичны, как если бы Илья Алексеевич буквально, физическим своим телом разгуливал по воссозданному пространству среди застывших участников. Петр Павлович призвал сыщика использовать это свойство для мысленных променадов по местам преступлений, чтобы замечать детали и обстоятельства, ускользнувшие при первоначальном осмотре. Эту технику Жарков назвал «методом римской комнаты», сравнив Илью Алексеевича с древнегреческим поэтом Симонидом, который однажды сумел восстановить в своей памяти картину рассадки гостей, погребенных под обрушившейся кровлей, благодаря чему удалось определить имена обезображенных трупов.
Илья Алексеевич поморгал глазами, приходя в себя.
— Теперь остается установить, кто непосредственно привел в исполнение этот хитроумный план, — сказал сыщик, продолжив фланирование между столами. — Раньше я думал, что это был Одноухий, но теперь ясно, что за ним есть другая фигура.
— Чего тут думать, — отозвался Жарков. — Тот, кто выкупил у дворника записку и снес ее редактору, — тот и есть заводила. Он же и Одноухого к Лундышеву отправил.
— Да-да, вы правы, — согласился сыщик. — Он же, полагаю, был третьим участником налета на дачу Мосина. Тем самым господином, который не стал стрелять по вам.
Жаркова пробрала дрожь от воспоминания.
— Дворник не дал вам описания? — поинтересовался сыщик.
— Да как сказать… — попытался вспомнить разговор с Мошковым криминалист. — Глаза, говорит, у него наподобие студня… Холодец, говорит, в глазах.
Илья Алексеевич замер. Вместо Петра Павловича он увидел перед собой человека в черной гимнастерке. Радужка его глаз была прозрачной, левый зрачок стоял на месте, а правый бешено метался.
«Вижу, барин, нравится вам у нас», — осклабившись, сказал человек.
Голос окутал Ардова черным дымом, он ощутил запах пороха.
«На кого ставить изволите? Советую на Арчибальда III».
— Ну, давайте на Арчибальда, — согласился Илья Алексеевич.
Получая из рук букмекера квитанцию, он заметил такую же наколку, какую видел у Одноухого — «Шипка 1877».
— Арчибальда? — переспросил Жарков — на этот раз видение явно имело отношение к расследованию.
— Они вместе служили в Орловском пехотном полку! — поделился открытием Илья Алексеевич, когда букмекер исчез.
— Кто?
— Одноухий и ваш Холодец.
— Герои Шипки? — уточнил Петр Павлович.
Ардов кивнул.
— Что ж, таких увлечь в антитурецкую авантюру не так-то сложно… — задумчиво произнес он, припомнив слова обер-полицмейстера о тайной организации греческих националистов, которая вполне могла навербовать в свои ряды инвалидов турецкой кампании, чтобы их руками восстановить Россию против Турции. — Их обоих я видел в «курятнике». Там же околачивались и Лундышев, и Чептокральский. Именно этим можно объяснить, что одноухого Демьяна Зверева видели с обоими — к репортеру он заходил в редакцию, а с Лундышевым его несколько раз видели у дома. Думаю, у Зверева было поручение поддерживать таким образом отношения со многими любителями петушиных схваток. В нужный момент эти контакты могли быть пущены в дело его расчетливым предводителем даже без ведома задействованных лиц. Так сказать, вслепую.
В прозекторскую ворвался разгоряченный Спасский:
— Илья Алексеевич, нашел! — выдохнул он и протянул листок с каким-то списком.
Сыщик принялся изучать бумагу.
— Личный состав Орловского пехотного полка на август тысяча восемьсот семьдесят седьмого года, — пояснил письмоводитель Жаркову, поймав вопросительный взгляд. — Илья Алексеевич с утра велели раздобыть.
— Демьян Зверев есть, — оторвался от листка Ардов. — А вот под какой фамилией скрывается наш знакомый с глазами цвета холодца — предстоит выяснить. Вот что, Спасский, — обернулся он к письмоводителю. — Постарайтесь разыскать хоть кого-то из этого списка, с кем мы могли бы переговорить. Желательно из второго батальона, в котором служил Зверев.
— Уже! — сгорая от нетерпения, доложил Андрей Андреевич. — Отставной поручик Юрьев — Чесменская военная богадельня.
Молодой человек протянул листок с выпиской.
— Вы очень сообразительны, — похвалил Ардов.
— Рад стараться! — выкрикнул Спасский с такой силой, что звякнули колбы в шкафчике.
Глава 31
Чесменская богадельня
— А ухо он себе отморозил, — вполне заурядным тоном сообщил инвалид с лихими пышными усами, к которому чины полиции приступили с расспросами в саду богадельни.
Юрьев сидел на лавочке, потягивал трубку и потирал правую ногу, которая заканчивалась чуть пониже колена. Рядом покоились костыли.
— Утром проснулся, а головы от камня отнять не может — примерз! Ночью был мокрый ветер — обычное дело. Пока воду грели да совещались, он ее сам от камня отнял. Да только без уха! Потом уж ему в лазарете рану штопали, когда кожа оттаяла. Кричал жутко, трое держали. Да-с… — Поручик выпустил струю едкого дыма. — Холода той зимой стояли жуткие. До двадцати пяти градусов доходило. Башлык на ветру так промерзал, что ударом кусок отбить можно было!
— Что можете сказать о Звереве?
— Отчаянный был боец! Рукопашную любил. У него своя метода была — он турку глаза выдавливал. Помню, летом, в Орлином гнезде…
[65] Патроны уж кончились, а турок лезет отовсюду, конца ему нет. Уж мы их и камнями, и товарищей наших мертвых им на голову сбрасывали — не можем унять.
Юрьев замолчал, очевидно, вспоминая ту кровавую бойню. Трубка его погасла, и Жаркову пришлось подать огонь, чтобы раскурить.
— Скажу вам по чести, господа, ничего нет страшнее рукопашного боя… — продолжил инвалид после нескольких глубоких затяжек. — Это такой хаос, какой и вообразить себе невозможно. Кругом вопли, ругань, проклятия и такое, знаете, дикое рычание, абсолютно, скажу я вам, звериное, что, кажется, вот-вот захлебнешься в этом стоне. Перед вашими глазами мелькают сотни штыков в разных направлениях! Ступи один шаг — и проткнут! Даже не заметишь, откуда смерть придет… Некоторые пытались у турка непременно ружье из рук выбить, да только бой — не учения. Противник перед тобой не истуканом стоит, а тоже норовит верх взять. Так вот Зверев отбивал в сторону вражеский штык, чтобы, стало быть, путь себе открыть, и тянулся руками к лицу — глаза выдавливать. Как сделает это, так уж спокойно докалывает. Либо уж камнем.
