Юрьев опять сделал несколько затяжек, выпустив кислые струи «Жукова табака»
[66]. Собеседники не прерывали рассказа.
— Многие там полегли, да-с… Раненые лежали без перевязки до конца боя — фельдшеров не хватало. Те, которые полегче, сами ползли к лазарету, да только часто их настигала шальная пуля: наши ложементы слабо охраняли от пуль. Шесть дней в беспрерывном бою на голых скалах без сна, без пищи и воды — это, я вам скажу, не всякий выдержит. К туркам шли новые подкрепления, а нашего резерва все не было. Только на шестой день уже, в пятом часу, когда артиллеристы взялись снимать затворы с орудий, чтобы оставить окруженную позицию, к нам подоспел полковник Депрерадович с известием, что помощь близка. Это шли стрелки из резерва Радецкого. Какие же это придало нам силы! Все, кто был в состоянии, заняли еще не взятые ложементы или встали у орудий. Последняя атака турка была отбита. Только тогда последовало затишье: по правде сказать, враг не меньше нашего был утомлен боем: шутка ли! Почти 13 часов непрерывных атак! И эдак шесть дней кряду!
— Скажите, господин поручик, а был ли среди вас боец со светлыми глазами, — наконец спросил Ардов. — С такими, знаете, почти прозрачными…
— Белоглазов? — встрепенулся Юрьев. — Как же, помню.
— Как у него фамилия? — попросил уточнения Ардов, решив, что собеседник упомянул прозвище.
— Говорю же вам — Белоглазов! — повторил инвалид. — Удивительно точная фамилия.
Жарков и Ардов переглянулись. Илья Алексеевич мысленно просмотрел список второго батальона и действительно нашел фельдфебеля с такой фамилией.
— Он заходил ко мне недели три назад, — признался поручик. — Толковал о каком-то братстве, о славянском реванше… Откровенно говоря, я ничего не понял. Да и поздно мне. — Он похлопал по ножке костыля.
— Что вы можете о нем сказать?
— Бешеный он был. Бойцы его сторонились. И еще очень любил командование ругать. Мол, и позицию неправильно выбрали, и укрепили не ладно, и противника вовремя обнаружить не сумели. В особенности же он зимнее наступление ругал. Летняя-то наша битва за Шипку все-таки имела неоспоримую тактическую ценность — принять на себя удар целой армии Сулейман-паши — это, я вам скажу, что-нибудь да значит. Благодаря Шипке русские войска Плевну взяли! А вот зимний бросок Белоглазов считал пустой тратой людских резервов. Мол, виной всему — слабая координация действий Святополк-Мирского и Скобелева. Ну, тут уж ничего не скажу… А вот снабжение зимой и вправду было ни к черту: от обморожений полегло больше, чем в августе… Я вот ноги тоже не в бою лишился. Сапоги прислали — не поверите: как на ребенка размер! И такая вся партия!
— Вы сказали, бойцы Белоглазова сторонились? — деликатно напомнил Ардов.
— Ну да… Иногда весьма неприятные коленца выделывал. Помню, после очередной атаки остался у нас лежать среди трупов старик турок. Оказался живой, хотя и в крови весь. Ну, дал я ему винограда, успокоил. Позвали болгарина в переводчики. Оказалось, старик был резервист в третьем призыве, сказал, что в армии Сулеймана-паши таких, как он, весьма много и все они никакого желания не имеют воевать с русскими. Сидим мы, стало быть, эдак беседуем, подходит Белоглазов, слушает молча, потом заходит этому старику за спину, берет у одного драгуна шашку и ка-а-а-ак свистнет! — одним ударом старику голову отсек. Она вот так вот мне в ноги и упала. — Юрьев кивнул на гравийную дорожку перед собой. — А в руке у старика все еще самокрутка дымится — я ему сам свернул, у него руки дрожали. Это, доложу я вам, показалось мне такой дикостью, что я, честно сказать, бросился на Белоглазова с кулаками, насилу нас разняли. Ну, война — она многим душу калечит… Я и его понять могу — сколько на его глазах товарищей полегло… А все-таки не следует так православному человеку.
Глава 32
Встреча в мезонине
— Не нанести ли нам визит в этот подвальчик? — предложил Ардов, как только чины полиции вышли за ворота сада.
После разговора с отставным поручиком Илья Алексеевич чувствовал азарт: по языку разлился кисловатый вкус тамаринда и началось покалывание иголочками.
Петр Павлович обернул к товарищу вопросительный взгляд.
— Я о «курятнике», — пояснил сыщик. — Думаю, это место служило преступникам чем-то вроде штаба. Весьма вероятно, что именно там мы сможем застать вашего знакомого.
— Не такой уж он мне и знакомец, — пробурчал Жарков, проверяя барабан своего лефоше.
Дверь «курятника» оказалась не заперта. Спустившись по ступеням, чины полиции очутились в пустом подвале, где о петушиных боях напоминал разве что пустой ринг с грязными опилками да стойкий запах помета. Из небольших окошек под потолком пробивался вечерний свет.
— Кажется, нас решили не дожидаться, — сказал Жарков, аккуратно ступая по хрустящим щепкам и осколкам стекла.
Каждый шаг отдавался эхом в дальних углах.
— Петр Павлович, как вы полагаете, могли мы не вступать в ту войну с турками? Ведь никакой же выгоды для империи она не несла.
— Как не вступать? Так вот сидеть и смотреть, как братьев-славян режут? Ведь османы тридцать тысяч болгар вырезали, когда апрельское восстание подавляли!
— Да-да, это страшно, — согласился Ардов.
Перед внутренним взором Ильи Алексеевича открылась толстая книжка с полки в отцовском кабинете в темно-зеленом ледериновом переплете с золоченой надписью «Военно-Медицинскій отчетъ по Дунайской Арміи 1885 года за Войну съ Турціей 1877–78 г.г.»
— В итоге мы потеряли убитыми двадцать две тысячи триста девяносто одного человека, — озвучил он цифру внизу сводной таблицы. — А что взамен? Разве Порта ушла из Европы? Стало едва ли не хуже! Ведь мы тогда даже Царьград не могли за собой оставить, не обрекая себя на войну с Англией, которую по слабости флота выиграть были не в силах.
— Я помню то время, — задумчиво произнес Жарков. — Я тогда служил в Третьем отделении и знал положение. Государь, как говорили, не хотел той войны. Но известие о резне болгар встретило в обществе невероятное возмущение. А уж когда Сербия вступила в войну… Только об этом и говорили. По всей стране стали создавать славянские комитеты, обсуждать судьбы славянства, собирать деньги. На ту сербско-турецкую войну от нас поехали тысячи добровольцев. Десятки тысяч! По сути дела, мы вступили в войну без всякого решения правительства! Многие офицеры и генералы увольнялись из армии и ехали воевать за турецких христиан. Сербскую армию в том конфликте возглавил генерал Черняев. Наше дипломатическое ведомство запретило ему выезжать за границу — за ним был учрежден надзор, однако он тайно бежал в Москву, где в канцелярии генерал-губернатора все-таки выправил себе заграничный паспорт, после чего устремился в Белград. Приказ о его задержании на границе, переданный по телеграфу, тоже запоздал. И, думаю, не случайно… Я видел донесения: в Сербии Черняева воспринимали ниспосланным Богом; вера в него была безгранична…
