— Что увидели наверху?
— Дык, а что?.. Один, стало быть, лежит бездыханно, второй — то же самое в креслах, а Серафима Сергеевна кричит смертным криком, болезная… Ну, я сразу к Ивану Данилычу — доложить, стало быть…
— В котором часу Лундышев обыкновенно возвращался со службы?
— Обыкновенно к ночи уж. Так-то не раньше девяти, но бывало и того больше. Много работал, да. Что уж говорить, военный.
— А сегодня раньше обычного пришел, верно?
Дворник на мгновение задумался и как-то испуганно взглянул на сыщика.
— Раньше, — с удивлением согласился он. — Да, раньше. Сегодня раньше обычного.
Мошков с восхищением уставился на сыщика, пораженный примером столь глубокого проникновения человеческой мысли в самую суть вещей, — ему показалось, будто господин расследователь только что на его глазах раскрыл преступление. Или уж как минимум существенно продвинулся в разгадке причин, приведших к трагедии.
К сожалению, это было не так. Илья Алексеевич пребывал в растерянности. Происшествие никак не складывалось у него в лишенную противоречий картину. По всем внешним приметам версия господина пристава выглядела единственно возможной, но в голове подобно мухам летали какие-то отдельные мысли, не позволявшие принять столь простое объяснение случившемуся.
Чиновника сыскной полиции тронул за плечо Свинцов.
— Илья Алексеевич, тут вот водопроводчик Ермолаев доложить желает, — сообщил он и властной рукой вытряхнул из-за спины щуплого мужичишку в грязном переднике с пуком серых волос на голове. Тот был явно под хмельком, но держался молодцом, не заваливался, только мутный взгляд никак не мог поймать лица собеседника и все норовил занырнуть в облака, откуда ему, возможно, подмигивали ангелы.
— Я, ваше благородие, у Колывановых как раз шаровой кран починял… поломка у них вышла, екстиль…
— Не тяни! — тряхнул подопечного Свинцов.
— Выхожу — и вижу, — продолжил Ермолаев, словно встряска перебросила в нем патефонную иглу на новое место, — стоит тут вот, у сарая… Не наш жилец, екстиль! Это я вам как паче всех человек окаянен есмь… — зачем-то перешел на покаянный канон водопроводчик и принялся горячо креститься.
Свинцов опять встряхнул Ермолаева.
— Вот так вот на меня зыркнул и пошел, убо
[1], — завершил он доклад.
— Опять надрался? — счел нужным встрять старший дворник, чтобы господа чины полиции не подумали, будто во вверенном ему домовом хозяйстве отсутствует должный надзор за работниками и обслугой.
— Вот так вот! — повторил водопроводчик и снова выпучил глаза, опасаясь, что в первый раз недостаточно точно передал этот дикий взгляд опасного чужака.
— Как выглядел? — вместо сыщика задал очевидный вопрос околоточный и вновь мотнул свидетеля.
— Ухо! — тут же отозвался Ермолаев. — Повернулся он ко мне вот так вот, убо… Гляжу — мать честная! Уха-то и нет совсем, екстиль! Словно корова языком! Даждь ми, Господи, слезы, да плачуся дел моих горько… — опять принялся молиться пьянчужка.
— Одноухий? — встрепенулся старший дворник, уловив, что наблюдение вызвало интерес сыщика. — Как же, бывал! Пару раз захаживал к Александру Петровичу. В дом не поднимался, здесь ждал.
— Справа или слева? — спросил Илья Алексеевич.
— Виноват? — растерялся Мошков.
— С какой стороны шрам?
— Справа или слева? — словно желая перевести слова сыщика на низкий язык водопроводчиков, громко повторил вопрос Свинцов и в который уже раз тряхнул измученного допросом Ермолаева.
Тот повертел головой, припоминая, в каком ракурсе застал незнакомца, и попытался примерить увечье на себя.
— Слева, стало быть, — наконец сообщил он.
— Точно, слева! — опять влез Мошков, желая и со своей стороны оказать пользу следствию. — Справа, кабы смотреть, есть, а слева — начисто то есть отсутствует.
— Вот так вот! — водопроводчик сделал движение, словно желал пятерней сорвать с собственной головы ухо, после чего опять принялся креститься. — Яко же бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу.
Илья Алексеевич кивнул Свинцову, и тот потащил Ермолаева прочь.
У дровяного сарая, который также решил осмотреть Ардов, был обнаружен полусгнивший сельдевой бочонок, кем-то заботливо приставленный к стенке. Именно над ним находился тот край крыши, где сыщик обнаружил свежий клочок сукна.
Все-таки исключать загадочного третьего участника преступления было пока рановато.
Вернувшись к подводе, Илья Алексеевич увидел Жаркова, который стоял на ступенях и прикуривал папироску.
— Петр Палыч, я в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей», — сообщил Ардов.
— Что вы хотите там узнать? — справился криминалист, возясь с зажигалкой.
— Пока не знаю, — простодушно ответил Илья Алексеевич. — Чептокральский вечно влезал в различные неблаговидные делишки, не удивлюсь, если какое-то из них и привело к столь печальной развязке.
— Какие уж тут делишки, — возразил криминалист и затянулся. — Госпоже Лундышевой пора вон вместе с водопроводчиком покаянный канончик разучивать, — он кивнул в сторону белобрысого пьянчужки, крестившегося у подводы.
— Не могу я поверить в ее распутство, — с ноткой отчаяния в голосе признался Илья Алексеевич.
— Да вам-то что за дело? — грубовато удивился криминалист. — Вы вашу достоевщину, Илья Алексеевич, бросьте: преступники — народ коварный, такую комедию перед вами сыграют — не заметите, как ноги им мыть броситесь. Сострадание хорошо в церкви. А в нашем деле следует держать ухо востро, нам великодушие противопоказано!
— Не составите мне компанию? — справился Ардов, не желая сейчас ввязываться в спор о сострадании. — Редакция в двух кварталах.
— Пожалуй… — согласился криминалист, выпуская очередную струйку сизого дыма.
Вдруг он изменился в лице, как будто заметил нечто, вынудившее его исправить планы.
— Вернее, нет. — Петр Павлович тряхнул головой и как-то суетливо засобирался. — Не могу… В участок нужно…
Илья Алексеевич обратил к товарищу немой вопрос.
— Пулю надо посмотреть, — Жарков постучал по саквояжу, куда поместил найденные на месте преступления предметы, — вы что же, забыли? От этой экспертизы вся картина зависит. Был ли третий, и прочее…
Всплеск служебного рвения показался Илье Алексеевичу странным. Он бросил невольный взгляд себе за спину, где за курдонером
[2] открывалась вечерняя суета на Садовой, но ничего, что могло бы так взбудоражить Петра Павловича, не приметил: почтенная публика фланировала под крытой галерейкой вдоль магазинных фасадов — «Конфеты и шоколадъ М. Конради», «Магазинъ фруктовъ Георга Ландрини», «Колоніальные товары т-ва “В. И. Соловьевъ”»; среди пешеходов никто не подавал признаков курьеза или диковинности; экипажи мерно грохотали по мостовой, некоторые кареты стояли в ожидании пассажиров, отправившихся за покупками.
