В тридцать семь лет, в расцвете сил, гордый завоеватель, опьяненный своим могуществом, не сохранил от своего христианского воспитания ничего, кроме поверхностной набожности, религии чистой формы и обычаев, не питаемых никаким глубоким источником. Религиозные обряды не пустили глубоких корней ни в его уме, ни в сердце. Разумеется, Людовик никогда не был вольнодумцем или атеистом, просто-напросто проявляя в отношении религии вульгарное равнодушие. Он выполнял все религиозные обряды, перебирал четки, строго следовал всем указаниям относительно поста и исповеди, каждодневно присутствовал на службе, верил во все учения церкви. Впрочем, он и не мог вести себя по-иному в столь сильно пропитанном католицизмом обществе, где христианнейший король считался посланником Божьим на земле. Но его поведение было поведением язычника, человека, который не видел необходимости обратить свое сердце к Господу, раскаяться, порвать с миром своих страстей. Король был убежден, что выполнения религиозных обрядов достаточно для искупления его грехов. Людовик полагал, что своей политикой служит делу истинной религии, не осознавая, что царство Божие не принадлежит сему миру. Позднее он уверовал в то, что попадет на небо, преследуя протестантов.
Иногда в душе короля все-таки пробуждалась некая тревога. Страстные увещевания проповедников, их громогласные предостережения, укоры, анафемы, звучавшие с неистовством, достойным пророков Старого Завета, не оставляли его равнодушным. Да, в обычное время он следовал своим путем, не особенно занимая свой ум священниками, большие же христианские праздники пробуждали в нем смутное беспокойство. Затруднение в выполнении церковных ритуалов, вынужденное воздержание от таинств покаяния и святого причастия из-за увлечения любовницами вызывали у него угрызения совести. Как и большинство его современников, его держали в страхе муки ада.
В 1675 году проповедь в связи с Пасхальным постом перед двором уже не в первый раз произносил один из лучших проповедников того времени, отец Луи Бурдалу
[42]. С высоты своей кафедры этот неумолимый иезуит взывал к монарху со смелостью, совершенно непохожей на елейные и бесцветные речи светских аббатов. «Не встречались ли вы вновь с сией особой, подводным камнем вашей твердости и вашего постоянства? Не искали ли вы вновь благоприятных возможностей, столь опасных временами?» «Ах! Если бы он действительно обратился к Богу, какой пример это был бы для его подданных!» «Разве не притягательно было бы сие для некоторых обескураженных грешников, впавших в отчаяние, когда они сказали бы сами себе: вот сей человек, которого мы видели в таком же распутстве, как и нас, вот он, обращенный и подчиненный воле Божией?»
Другой проповедник, Жюль де Маскарон, нападал на неискоренимую страсть короля к славе и завоеваниям: герой, по его мнению, был вором, совершавшим во главе армии то, что совершают обычно одни лишь воры.
Епископ Боссуэ, наставник дофина, путем частых бесед пытался тронуть это сердце, явно бесчувственное к раскаянию и душевным порывам. Он написал для него длинное наставление, в котором пояснял, что основа христианской жизни зиждется на любви к Богу, на постоянном стремлении соотноситься с его волей. Как ни странно, Людовик был чрезвычайно удивлен этим:
– Я никогда не слышал о сем, мне о том ничего не говорили!
Прелату не без усилий удалось донести до него, что его спасение может быть достигнуто лишь путем радикального изменения своей жизни, отказа от любовницы, никто никогда не осмеливался говорить этого монарху. Но Людовик в конце концов сдался, пообещал по-христиански провести Пасху и порвать с маркизой де Монтеспан. Ему оставалось сделать этот шаг. Случайность, обеспеченная провидением, решила это.
Мадам де Монтеспан, воспитанная чрезвычайно набожной матерью, по форме также соблюдала все церковные обряды.
– Что? Если я совершаю один грех, так надо впадать и во все прочие? – имела обыкновение говаривать она. Соблюдая все посты и не пропуская ни одной церковной службы, подобно всем ее современникам, маркиза уповала на безграничное милосердие Божие.
В Святую среду – 10 апреля 1675 года – маркиза де Монтеспан, которая также прилагала усилия к тому, чтобы примирить свое положение грешницы с религиозными принципами, явилась в исповедальню к отцу Лекюйе, викарию Версаля, известного своей снисходительностью. Но, к вящему удивлению этой дамы, ее ожидал ледяной прием. Викарий отказал ей в отпущении грехов и бесцеремонно отчитал ее:
– Это та Мадам де Монтеспан, чье неправедное поведение возмущает всю Францию? Идите же прочь, сударыня, прекратите все свои вызывающие выходки, и тогда вам удастся пасть к ногам пасторов Иисуса Христа!
Эта натуральная пощечина взбесила фаворитку. Кто он такой, этот надменный священник, осмелившийся оскорбить ее? Она пожаловалась королю, который не мог скрыть своего смущения, в особенности когда узнал, что кюре этого прихода, отец Тибо, стал на сторону викария. Монарх обратился за советом к Боссуэ и герцогу де Монтозье, известному своим благоразумием и добродетелями. Оба заявили ему, что он должен порвать с этой женщиной. Епископ говорил столь убедительно, что король заявил:
– Я вам обещаю никогда более не видеть ее.
Прослышав о решении короля, Атенаис впала в неописуемый гнев. В течение двух суток она не желала никого видеть. Посланнику королевы, направленному справиться о ее здоровье, она заявила:
– Поблагодарите ее величество и передайте ей, что хотя я и пребываю у врат смерти, но пока что чувствую себя хорошо.
Боссуэ лично нанес ей визит. Как только он раскрыл рот, фаворитка набросилась на епископа, осыпала его упреками, обвинила в том, что он из гордости хочет подчинить себе короля и прогнать ее. Боссуэ оставался непоколебим, ему случалось видывать и не таких фурий, и он устоял перед этой бурей. Когда гнев Атенаис несколько спал, она перешла от оскорблений к обещаниям, расписывая ему преимущества получения им пурпурной кардинальской мантии в обмен на небольшое смягчение своей строгости. Духовный наставник не стал выслушивать ее и возобновил свои нападки. Если маркиза откажется, во вред собственным интересам, вступить на путь исправления, чтобы, по крайней мере, перестать быть предметом скандала и проклятий для других, пусть она даст возможность королю идти праведным путем.
В день Пасхи Людовик причастился в Версале – это стало прекрасной победой! Но прелат чувствовал, что ей не суждено просуществовать долго, и по окончании поста не ослабил свою хватку на раскаявшегося короля. Он проводил с ним долгие часы, подбодряя его, что оказалось делом отнюдь не легким. Людовик проявлял слабость, он разрывался между долгом и страстью, страстью настолько сильной, что физически страдал от отсутствия своей возлюбленной. Король был согласен вернуться к честной жизни, никогда более вновь не впадать в грех, но просил о послаблении: увидеть Атенаис хотя бы один раз, уверяя, что между ними ничего не произойдет. Боссуэ был слишком хорошим знатоком человеческих душ, чтобы знать: если уступить королю, то падение не заставит себя ждать. Прелат упирал на то, что христианин не может подвергать себя искушению, избегая опасности, что желание встретиться с фавориткой явно свидетельствует об одном: в душе король не сказал «нет» злу. В этом набожном заговоре возник и другой голос, а именно отца Лашеза (знаменитый Пер Лашез), с недавних пор духовника короля.
