Иду – шатаюсь, будто опьянела
От ароматов марта,
Будто мне нет дела,
Что вода
доходит до колен,
И холодно.
Ручьи стекают с крыш,
И капли падают
за шиворот прохожим,
И морщатся они – озноб по коже,
А талая вода бежит к реке,
Расплескивая радость и сияние,
Захватывая в звонкое кружение
Дома и тротуары, и деревья,
И города, и дальние деревни.
Но я грущу и странно ломит тело,
Как будто я всю зиму проболела.
16 марта 1940 г.
Письмо от дяди из Франции. Мама тоже написала.
Мы с Норой особенно не общались и решили посмотреть, что будет через год и через десять лет. Итак, где бы мы ни были, остаемся мы друзьями или злимся друг на друга, здоровы или больны, мы должны видеться или писать друг другу и сравнивать, что изменилось за это время. Значит, запомни, 16 марта 1950 года. Еще мы будем вместе вести дневник, но он не будет наполнен множеством личных мыслей, как этот. Ты есть и останешься моим единственным другом.
Мне стал нравиться мальчик из класса Х. Я знаю, что его зовут Голендер и он из Закопане. Он мне очень нравится. Нас даже познакомили, но он уже про меня забыл. Он хорошо сложен, широкоплечий. У него красивые черные глаза и соколиные брови. Он красивый. Есть легенда о корабле «Летучий голландец» (Holender der fliegende Holender).
Летучий голландец
Бесстрашно ты идешь по морю,
Нет для тебя на свете пристани.
Легенду о тебе все знают,
Никто не знает истины.
И в дождь, и в бурю – днем и ночью
Идешь, отсчитываешь мили.
И детям о тебе расскажут
Те, кто тебя не позабыли.
Нечаянно ты сбейся с курса,
Зайди в речушки неглубокие.
Какой ты близкий мой голландец,
Какой немыслимо далекий.
Однажды ты увидишь берег
И подойдешь к нему устало.
Я жду тебя, голландец быстрый,
Жду у забытого причала.
Почему ты без цели по морю бродишь?
Почему ты не ищешь теплого дома?
Твое имя всем на свете знакомо,
Но никто ничего о тебе не знает…
В подземельях темных,
В хижинах и окопах
Люди мечтали о равенстве и о счастье.
Глаза их горели,
Радостно бились сердца.
Боролись и будут бороться они
до конца —
в тюрьмах, в больницах,
Глядя в лицо опасности,
Пока не взойдет звезда
Багрово-красная
Над символом их свободы —
серпом и молотом.
И распахнулись врата,
И спали оковы —
Вышли они
с радостным криком в мир.
Но холодно, холодно.
И чужая звезда над ними —
Не красно – багровая.
Замерзли они и плачут
Над свободой своей утраченной.
Над мечтами, которые не сбылись,
И над тем, как горестна жизнь.
Плачут они и ждут.
31 марта 1940 г.
Я тебе раньше ничего не говорила, хотя должна была. Классным руководителем у нас был Трелка, очень образованный и интеллигентный, больше того, – ангел в человеческом обличье. Он нас всегда защищал, следил, чтобы в классе было тепло, разрешал потихоньку уйти домой. На Рождество мы купили торт и бутылку вина, послали ему открытку. Он получил ее не в кабинете, а в больнице. Он сломал ногу, и теперь… он умер. Сегодня похороны. Мы покупаем венок, мы вывесили некролог. Мне так жаль, мы потеряли не просто классного руководителя, а отца. А теперь нашим классным руководителем стала эта отвратительная Йозя. Я ее не выношу.
У нас здесь некоторое время были беженцы из Ярослава
[22]. Когда-нибудь тебе об этом расскажу.
24 апреля 1940 г.
Как давно мы не разговаривали! Теперь не знаю, с чего начать. У меня в голове перемешано столько мыслей, так много. Может быть, начать с того, что стали происходить ужасные вещи. Были неожиданные ночные рейды, которые продолжались три дня. Устраивали облавы, людей сгоняли в одно место и отправляли куда-то в глубь России. Забрали многих наших знакомых. Все были в смятении. В школе стоял ужасный вой. Девочки плакали. Говорят, в один товарный вагон набили 50 человек. Можно было только стоять или лежать на полках. Все пели «Еще Польска не згинела».
Теперь люди получают регистрацию, чтобы попасть на другой берег реки Сан. Это немецкая комиссия, и многие проходят. А те, кто оттуда, приходят сюда. Кошмар. Всего можно было ожидать, но не этого.
Об этом мальчике Голендере, о котором я говорила: я влюблена, бегала за ним как сумасшедшая, а его интересовала одна девочка по имени Бася. Несмотря на это, он мне все равно нравится, может быть, больше, чем любой другой мальчик.
Ирка пользуется успехом.
На данный момент я решила, что, если смогу, я когда-нибудь напишу драму о смерти Трелки, о том, что он не был в гробу, а его увезли и потом он вдруг вернулся. «Если бы я только захотел…»
[23]В конце концов, это могло бы у меня быть, но мне они не нравились. И, в любом случае… я не хочу. Хотя иногда я испытываю эту сильную, непреодолимую потребность… может быть, просто у меня такой темперамент. Мне надо рано выйти замуж, чтобы я могла этому противостоять.
Интересно, приедет ли мама. Может, ей здесь будет лучше? Никогда не думала, что здесь все так повернется. Черт, может быть, у меня что-нибудь получится!
Радио с утра бубнит:
Громко, грустно, монотонно —
О том, что происходит в мире
И что случилось на войне.
А что там в мире? Да неважно!
Весна пришла! – скажите лучше
О том, что в дальних жарких странах
Звенит весенний карнавал.
А что на фронте? Все спокойно,
И голос в радио спокоен,
Там из потерь один убитый.
Один убитый – это мало?
Их на войне десятки тысяч,
И каждый день кого – то ранят,
И кто – то плачет,
Кто – то стонет,
А кто – то долго смотрит в небо
И так не хочет умирать,
Но умирает. Говорите,
Один убитый – это мало?
ДЛЯ ЯРКИ!
