Сегодня З. тоже приходил, был мил, но когда бы он ко мне ни пришел, собирается вся «честная компания», и я расстраиваюсь, и Зигу тоже. Кроме них пришли Рена Ф., Лунка и Лидка, но об этом потом. У меня будет фотография, но в любом случае я должна дать ему фотографию с выпускного, он меня просил.
Кроме болезни, у меня ничего на совести нет – но все же сколько тревог отягощают мое сердце. Мама, когда ты приедешь? Я ничего об этом не слышала и от Лилы тоже…
Ты знаешь, сегодня З. держал тебя в руках, хотел почитать, я очень занервничала, и в конце концов он спросил: «Ну а когда я стану врачом, ты мне дашь прочитать?» Зигу, откуда мне знать, что произойдет до того, как ты станешь врачом? Но, даст Бог, так и будет. Ты станешь врачом, и я смогу тебе его дать. Я скучаю… Вы мне поможете, Булуш и Господь.
16 августа 1941 г.
Обычный, серый день военного времени. Такой же, как те 63 дня, которые уже прошли, и как те дни, которые еще будут. Это нервный день, моросящий, холодный, неприветливый… Что я знаю? Заранее отвечаю «я не знаю» на все вопросы, которые мне отчаянно хочется задать. Почему мамочка не пишет, почему от нее ничего нет? Что с ней случилось? Почему мы живем, боясь обысков и арестов? Почему мы не можем пойти гулять, потому что «дети» бросаются камнями? Почему, почему, почему? Меня одолевает какой-то всех поражающий страх. Нет, у меня нет никаких предчувствий, но все же я так боюсь, очень боюсь. Всемогущий Боже, спаси и сохрани мою одну-единственную мамочку.
Может, однажды солнце
Снова для нас засияет,
И мы пойдем по земле,
Пробужденной от долгой зимы,
Станем мы вспоминать
Нежные школьные встречи:
Память для нас сбережет лучшие наши дни.
Может, однажды мы сядем с тобой на скамейку,
Вспомним о чем-то и снова забудем,
А потом мы заблудимся
Меж деревьев – как в юности,
Только с тревожным предчувствием
Невозвратимости.
И в последний день
Будет трава зеленая,
Будет солнце – самое яркое,
Самое теплое.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
9 часов вечера!
У меня внутри что-то взрывается, душит меня! Хочется больше, бесконечно больше! О, как хорошо целовать прекрасные алые губы, как хорошо, когда тебя «так» ласкают, говорить о вкусе поцелуев, о любви. О препятствиях для нашей любви и т. д. Все, что ранит, уже стерто, поцелуй стер причину, почему… почему я плакала 1 мая. О, как хорошо целоваться… целоваться… целоваться.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
25 августа 1941 г., понедельник
В пятницу пришло первое письмо от мамы, потом второе, потом третье, а потом ужас, жуткий страх за ее жизнь и нашу, и всех. На сердце так тяжело с этого утра, и теперь и всегда я взываю к Богу и отдаю наши судьбы в Его руки. Он единственный никогда не разочаровывал меня. Он меня услышит. Я хочу, чтобы он защитил мамочку и вернул мне ее издалека. Господи, храни ее и всех нас от всего злого и храни моего Зигу от тех бед, которые могут с ним случиться. Сегодня я страдаю, но благодарю Тебя за то, что в эти ужасные дни потрясений войны Ты послал мне яркий луч света. Записываю, что я чувствую, а я чувствую благодарность, глубокую, искреннюю, вечную.
Зигу разговаривал со мной как никто другой, кроме мамы… Он сказал, что ему жаль меня и что я заслуживаю счастья в будущем за то, что я испытываю сейчас, и знай, Зигу, что это навсегда! Он сказал, что очаг и дом нужны только в детстве, но я знаю, что он хотел меня утешить. Хороший, дорогой Зигу! Я не достойна тебя нисколько. Ты хотел мне этими ласками заменить мать и утешить меня, вот что ты сказал. Зигуш, мама даст мне материнские ласки, а эти – они очень утешают меня.
Вы поможете мне, Булуш и Господь. Боже, храни маму и нас всех. Бог и мои мольбы помогут тебе, мама.
27 августа 1941 г.
Война! Война! И конца не видно. Хотела бы что-нибудь написать, но не могу. Мечтаю, мечтаю, мечтаю. Все, что осталось, – мечты, надежда и то, что… что остается тебе, Зигуш, да и мне тоже. О, увидеть бы маму хоть на мгновенье.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
28 августа 1941 г., четверг
Нет смысла стонать. «Не плачь, не плачь, не поможет». Все так, как должно быть, теперь мы должны ходить опустив голову, бежать по улицам, дрожать. Потому что любой самый захудалый прохожий может задирать и оскорблять меня в присутствии Зигу, и он не сможет мне помочь или я ему. Пустяки, в самом деле, но это очень, очень тяжело. Я была в некотором замешательстве после лекции Зигу о Ницше, Верне
[73] и их идеологии, о том, что он за молодые браки, «пока бездетные». Знаешь, я отношусь к этим «серьезным» вопросам ужасно глупо и по-детски. Например, я совсем не понимаю эту Рену, которая работает с Зигу и говорит, что у меня «необычное лицо», но ты меня понимаешь? Ну да, сам понимаешь. Нет, это с ней никак не связано. Что же на самом деле меня так возмущает, или беспокоит, или раздражает?
Радуйтесь! Радуйтесь
Вашему празднику,
Люди таверн, чердаков и подвалов.
Мир теперь – ваш,
Бродяги трусливые,
Мы теперь —
Ваши игрушки.
Вы унижаете, вы проклинаете,
Ваши слова смердят небывало.
Нет у вас родины:
Ваше отечество –
Яма помойная.
Только запомните:
Будет возмездие –
Вы уползете, как черви холодные —
В ваши болота,
Гнилые и жалкие,
Вы уползете, исчезните, скроетесь,
Я же – останусь!
Как велика моя ненависть
К вашему роду ничтожному,
Только я зла не желаю вам —
Хватит и просто презрения,
Как червякам или змеям.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
1 сентября 1941 г.
Год назад… О, целый год прошел. Я пережила столько хорошего и плохого. Но, пожалуй, больше хорошего. Может быть, мама скоро приедет в конце концов. Сегодня заходил З., и я что-то почувствовала, когда он сказал: «Ну, разговаривай так, как будто мы женаты». С этой Галой – ерунда, и еще это, ты понимаешь, с той, что на фотографии, тоже ерунда. Вообще, все ерунда, кроме моей сумасшедшей любви. О Боже, как я его люблю, как сильно. Даже хотя он считает, что я полная противоположность динамиту, все-таки… ха-ха-ха! Я ему дала фотографию для возбуждения аппетита. Давно я не видела Мацека. Несмотря ни на что, Мацек мне нравится. Почему я выдаю себя, когда ревную?
