Вы мне поможете, Булуш и Господь.
3 ноября, 1941 г., понедельник
С тех пор как мы последний раз виделись, мне часто хотелось сесть с тобой и плакать. Иногда мне бывало так плохо. Дидо и Бимба нервничают и изливают весь свой гнев на меня, постоянно мне напоминая, что они соблаговолили позволить мне остаться с ними, и т. д. Родители никогда такого своему ребенку не скажут, но, в конце концов, они мне не родители. Так что иногда (когда я просыпаюсь из своих фантазий) я в ужас прихожу от того, что творится вокруг меня. Но это только на мгновенье, а потом я снова засыпаю.
Булуш там с Ярусей. Они приедут сюда ко мне. Я бы хотела, чтобы она была со мной, я хочу, чтобы она уехала из Варшавы (тиф), но боюсь этого. Булуш такая чувствительная. Это утверждение ее бы обидело. Меня оно тоже обижает. Я странно чувствительна по этому поводу и ощущаю, как будто мне причиняется большой, большой вред… В самом деле, я плачу не часто – но я всегда плачу, когда это происходит. Тогда мне хочется забраться во что-то теплое и уютное, устроиться в удобном кресле, выбросить все эти неприятности в ворчащий камин и снова воспарить. Такая уж моя кошачья натура, что мне нужно тепло (да, Булуш, ты знаешь), много, много тепла, тем более что у меня в жизни его было так мало. Потому что, кроме тебя и Яроси, никто в мире мне его дать не может. Может быть, ты подумаешь – он? Нет, он дает пламя, которое вспыхивает и умирает. Я это чувствую, я все это чувствую, потому что я впечатлительная.
Догадайся, кто меня сегодня посетил? Людвик! Вообще, я недавно о нем думала. Сегодня он зашел (случайно), у нас был очень оживленный двухчасовой разговор. Он, пожалуй, симпатичнее, чем в прошлый раз, и даже очень красивый, сногсшибательно стильный и воспитанный, правда, не особо образован и самонадеянно тщеславный. Он рассказывал о своих победах и каким он пользуется успехом, время от времени кокетничал со мной и радовался, что произвел впечатление. Я была им довольна и т. д. Он, возможно, заметил, что я покраснела, когда он вошел, но это ничего на значит, потому что я вечно краснею, и с этим ничего не поделаешь. Да, но Людвик об этом не знает. Во всяком случае, было приятно с ним поболтать. Мне бы хотелось иметь какую-то компанию, нашу, из близких людей.
Теперь я учу французский и читаю книги (вполне хорошие), и мы с Норой изучаем древнюю историю. Кроме этого, я ничего не делаю. Я не слушаю, о чем говорят. Предпочитаю слушать «щебечущих в зарослях птиц».
Когда Людвик бросал на меня кокетливые взгляды, я не реагировала, не думаю, что мной могут овладеть какие-то другие глаза, я просто к этому привыкла. Ах, если бы они поскорее пришли!
Зигу не приходил ни в четверг, ни сегодня. Хотелось бы знать, что ему мешает, но я правда не знаю. Сегодня я сама забыла, что он должен был прийти. Но в субботу… Мне кажется, что он приходил, да, в зимнем пальто, брр… принес такой холод… Так что, Булуш, когда ты приедешь к своей бедной, одинокой сироте и несироте?
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
Камин – пик моих мечтаний? И какой!!!
За окном расшумелась метель,
Быстро-белое облако снега.
Мир как будто бы сделался меньше,
Будто сжался от холода…
Вот бы памяти нити плести,
Улыбаться и думать о лете,
И сидеть у ночного камина,
Завернувшись в легенды, как в шаль.
Я мечтаю о доме таком,
Где душа бы моя отдыхала,
Где бы жили воспоминанья,
Где бы мама жила.
Ночь холодная, снег за окном,
Только в доме тепло и уютно,
И светло – от мечтаний моих:
Убаюкаю их, уложу
И подброшу поленьев в камин,
И печали уйдут.
Сегодня утром
Наша бабушка
Достала
Старую тетрадь.
И щурится она,
И разбирает,
Корявый почерк и ворчит:
«Ах, юность глупая!»
Листает желтые страницы,
Исчерченные все, исписанные
Поблекшими
От времени
Чернилами —
Давно же это было!
А бабушка сидит,
Читает – за датой – дата.
То улыбнется иногда,
То строго так посмотрит
И вздохнет: «Ах, юность!»
И снова улыбнется.
Не понимают внуки, что дневник —
Не просто скучное собрание страниц,
Что в нём живет
Их молодая бабушка,
Смеется – неслышно для других,
И плачет – невидимо,
И горе ее не ранит.
4 ноября 1941 г., вторник
Как хорошо, что я такая:
Невысокая
И нехудая,
Не похожая на пушинку.
А иначе бы я улетела —
Невесомая, точно облако —
За мечтами далекими.
Ну и кто же меня найдет?
Кто на землю меня вернет?
Булуш?.. Зигуш?.. Жизнь?..
Мне нравится неровная дорога,
Разбитая грузовиками,
Мне нравится гудок клаксона
В тишине,
Изогнутая
Линия домов и фонарей,
И суета, и скорость —
Стремительный поток.
Захватывает это
Движение машин.
Асфальт разгорячился —
Как будто – лето.
6 ноября 1941 г., четверг
У меня такие угрызения совести, и я так расстроена! Все из-за Бимбы, но это полностью моя вина. Я опоздала буквально на пять минут – такое короткое время, и все же такое долгое. Прошла уже целая неделя. Господи, позволь мне все исправить в субботу. Получится у меня, мы встретимся? Сейчас мне надо переписать стихи с Норой.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
7 ноября 1941 г., пятница
Снова пришел день, когда поблекли все прежние неприятности. Гетто! Это слово звенит в ушах, ужасает, мучает. Мы не знаем, что с нами случится, куда мы пойдем и что нам позволят взять с собой. Господи, я верю в Тебя, в то, что, где бы мы ни были, Ты нас не оставишь. Прошлой ночью все паковались, нам было приказано покинуть свои квартиры до двух часов дня с 25 кг вещей. Может быть, это будет гетто, но, кажется, нам придется уйти с главных улиц в любом случае. Господи, я знаю, что Ты слышал меня мгновенье назад, когда я окаменела, а сердце так трепетало!
В 10:30 прошлым вечером вдруг зазвенел звонок. Кто там? Полиция! Я обхватила лицо руками и звала Тебя, о Боже, и Ты меня услышал. Это был полицейский из нашей старой деревни, из Торске
[77], и его удалось подкупить. Я ему напомнила о хороших временах, друзьях, праздниках, и как-то это сработало. И теперь я спрашиваю Тебя, о Всемогущий, я спрашиваю – я, песчинка, без отца и матери, бедная… Если такие одинокие, несчастные голоса что-то значат, тогда услышь и меня!
