Весна, привет! Да, озарит любовь
Меня – и всех на свете.
Любовь, что к нам приходит только в мае,
Но длится вечно.
Пока, Зигуш… Вы мне поможете, Булуш и Господь.
Сегодня воскресенье. Но я больше ждать не могу и поэтому пишу. Написала письмо моей дорогой мамочке. Рассказала ей все. И в порыве честности я ей раскрыла то, что не записывала. Я почувствовала огромную радость – безграничную, но что-то сдерживало. А когда писала письмо, подумала, что могла бы ее обнять и показать свои голубые башмаки, и сказать, что все хорошо, или, может быть, это душевный порыв, который я всегда ощущаю в мае, это зов полей, цветущих деревьев, поющих лесов. Позор. Если бы не он, я бы даже не знала, что уже май. Но, возможно, если бы Булуш была здесь, она бы меня не поняла. А Зигуш меня понимает. Я ее люблю и пишу ей. Мой замечательный Зигуш! Чувствую, как эта теплая, душевная волна заливает мое сердце. Через мгновенье я буду представлять, как я тебя ласкаю, в твоих объятиях и… еще много чего, гораздо больше.
Сегодня заходила Зося Л. Она очаровательная, очень образованная девушка. Нам с Норой она очень нравится. Просто на нее можно положиться. Мы говорили о Зигуше. Знаешь, его отец спрашивал, обручились ли мы? Мне это очень нравится, мне нравится разыгрывать супружескую пару. Мне нравится наш «брак». Ты знаешь, в этих башмаках тоже что-то очаровательное. Это надо почувствовать. Как он их принес? Ах, он был такая лапушка. Я могу об этом писать? Нет, нет таких слов, никогда не знаешь насколько. Почему разум? Почему? А про май?
Что-то внутри меня
Рвется наружу —
Май на земле:
Безумный, зеленый,
Вечно влюбленный!
Что-то меня
Поднимает над полем —
К самому солнцу,
И не дает мне покоя,
И бьет кулаками,
Плачет и прячет горькие слезы,
Хочет умчаться к маме,
Зовет на помощь.
Снова мечта обратилась в могильный камень,
Сколько же их оплакано – этих вёсен.
Сколько же раз просила я о свободе,
И о полете – над верхушками сосен.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
6 мая 1942 г., вторник
У Норки какое-то плохое настроение. Кажется, я нашла работу, могла бы получить ее завтра. Но нет, не хотела об этом писать.
Сегодня меня охватила такая лень, и это приятное ощущение. Хотелось смеяться, плакать, но прежде всего писать. Не было времени, не могла. А этот май красивее, чем в прошлом году. То есть, совершенно другой. Когда подумаю, как мы близки друг другу, как откровенны друг с другом, чувствую себя очень растроганной. Только подумай, можно говорить то, что думаешь. Я думаю «мой любимый» – и говорю это. Хочу его поцеловать – и целую. Могу рассказывать ему о своих радостях – и о печалях тоже. И он понимает. Разве это не прекрасно? Ах, как хорошо. Так хорошо.
Сегодня я фантазировала как прежде, что мы в поезде. Я сижу в углу, облокотившись на плечо З., обнимая его все крепче и крепче. Поезд громыхает, куда-то спешит… Куда? Не знаю. Я выкрикиваю название какой-то станции – мне все равно какой. Мы путешествуем вместе, мы покидаем старый мир, оставляем позади его заботы и огорчения, мы движемся к новому, лучшему миру. Вот почему я всегда воображаю, что мы едем. Чтобы совершить даже один единственный шаг в жизни, нужно ехать. Поэтому жаль, что, когда я думаю «остановись» (или даже когда я это говорю), он не останавливается, и тогда я по нему скучаю… Мы оба скучаем по друг другу. Но это самая прекрасная тоска, самая чудесная, потому что она не безнадежна. Я не решусь писать глупости. Хочу спать. Посылаю тебе огромные поцелуи. Вы мне поможете, Булуш и Господь.
8 мая 1942 г., четверг
Ах! Я так люблю нашу мисс! Люблю ее, ее саму и ее проявления. Сейчас мне не надо говорить, что это май. Я это чувствую каждой клеткой, в каждой капле моей крови. Я чувствую, как что-то разрастается во мне, увеличивается до абсолютного предела. Это не что иное, как моя любовь, которая стала так «похожа на брак», такая яркая и простая, прямая, откровенная. Это действительно так. У нее не только возвышенная сторона, но и вполне осязаемая. Ну, что сказать, в конце концов, я не теряюсь при людях – я просто не могу оторваться от Зигу, так что становится все труднее и труднее расставаться с ним. Мне всегда не хватает ласк, я могла бы закусать его до смерти… знаешь, я не могу… Сама память изводит меня. Не знаю, что со мной произошло. Только подумай, я рада, что я больше не «плоская как доска». Не знаю, зачем мне все это, но я ощущаю собственное тело. В самом деле, это впервые в жизни, когда я испытываю такое чувство. Я ощущаю, что существуют мои ноги, ощущаю все это слишком хорошо, я (заткни уши) хотела бы… ну … ьтажаз оге у ябес уджем гон
[90]. Это ужасно. Нет! Совсем нет, вообще-то это приятно! Почему я должна быть шокирована тем, что доставляет удовольствие? Зигу тоже не такой уж невинный. Это он сегодня так завел меня, что довел до дрожи, а потом, потом он меня еще раз поцеловал и ушел, как будто ничего и не было, оставил меня одну с моим горящим сердцем, с моей трепещущей душой, с моими навязчивыми мыслями, с моим просто больным, «нервозным» воображением! Нет, так нельзя! Я больше не пишу стихи! Я переживаю период неписания. А заставлять себя я не хочу. Но если бы могла, я бы писала! Бунт! Я бунтую, слышишь меня? Я не хочу лежать здесь полночи с широко открытыми глазами, я хочу Зигу как можно ближе…
Фух, я очистилась от этого. Но даже если бы я заполнила этот дневник до последней страницы, я бы не смогла погасить весь тот огонь, который бушует во мне. Тот, другой май так сильно отличался от этого, был настолько более утонченным и романтичным. А этот, этот бешеный, но именно этот, неукрощенный, неистовый, земной, самый истинный и самый приятный! Откуда я знаю?! Знаю? Не могу остановиться. Совсем так же, как я не могу расстаться с Зигу. Столько, столько… любви переполняет меня.
Эта птичья болтовня —
Про меня, про меня,
Про любовь и про весну,
Про зеленую сосну,
И про теплый блеск в глазах,
И про озеро в лучах,
Шум дождя и треск огня —
Про меня все, про меня.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
9 мая 1942 г., суббота
Сегодня было такое солнечное утро, как настоящая весна. Меня разбудило солнце, и, как только я открыла глаза, подумала о том, чтобы увидеть З. И сама эта мысль сделала меня такой счастливой, что мне захотелось увидеть его здесь и сейчас. Я оделась на час раньше… Не важно. Наконец, мы гуляли вместе, держась за руки, как «два благовоспитанных ребенка». Нет, это было действительно приятно, и когда я пишу об этом, мне не хочется больше ничего писать. Потому что, когда я начала размышлять, мне пришла мысль, что он относится ко мне немного снисходительно, что он великодушно позволяет мне себя любить (я не говорю, что он меня не любит, я вовсе этого не говорила), но иногда он на меня смотрит так, как будто хочет сказать: «Пусть ребенок забавляется». А когда он замечает, что я вся… ну, полна весны, тогда у меня появляется ощущение, что он думает о себе, что он лучше и умнее. Например, вчера он сказал: «Я дарю тебе еще один поцелуй, и можешь идти». И я поняла, что обычно это говорит девушка. Но, что бы то ни было, представим себе, что я его люблю, как парень любит девушку. И в любом случае, когда я сказала, что наша мисс такая ясная, почему он не хочет смотреть мне в глаза? Возможно, это только с моей стороны? Ах! Надо выбросить это из головы. Я должна! Это сомнение ужасно. Я знаю, чем оно обернулось для Анны Карениной и Анны Фюлоп.
