Часть IV. Состояние постмодерна
Эта новая ценность, придаваемая переходному, ускользающему и эфемерному, само это превознесение динамизма – все это обнажает тоску по незапятнанному, безупречному и стабильному настоящему.
Юрген Хабермас
Просвещение мертво, марксизм мертв, движение рабочего класса мертво… да и автор себя неважно чувствует.
Нил Смит
Глава 19. Постмодерн как историческое состояние
В силу того, что эстетические и культурные практики включают конструирование пространственных репрезентаций и артефактов из потока человеческого опыта, они особенно восприимчивы к меняющемуся опыту пространства и времени. Эти практики всегда выступают посредником между Бытием и Становлением.
Написание исторической географии опыта пространства и времени в социальной жизни и понимание тех трансформаций, которые они претерпели, возможны при помощи отсылки к материальным и социальным условиям. В части III был представлен исторический набросок того, как эта задача может быть реализована на материале постренессансного западного мира. Измерения пространства и времени оказались подчинены постоянному давлению обращения и накопления капитала, кульминацией чего становились дезориентирующие и разрушительные приступы пространственно-временного сжатия (особенно во время периодических кризисов перенакопления, возникавших начиная с середины XIX века).
Эстетические реакции на пространственно-временное сжатие не теряют своей значимости с тех пор, как состоявшееся в XVIII веке отделение научного знания от морального суждения наделило эти реакции особой ролью. Степень уверенности той или иной эпохи в своих силах можно оценивать по масштабу разрыва между научной и моральной аргументацией. В периоды замешательства и неопределенности более выраженным становится обращение к эстетике (в любых ее формах). В силу разрушительного характера этапов пространственно-временного сжатия можно ожидать, что упомянутый поворот к эстетике и силам культуры будет выступать как объяснением того, почему активная борьба особенно обостряется в подобные моменты, так и фокусом этой борьбы. Поскольку кризисы перенакопления, как правило, пробуждают поиски пространственных и временны́х решений для выхода из них, которые, в свою очередь, создают господствующее ощущение пространственно-временного сжатия, можно также ожидать и то, что за кризисами перенакопления последуют мощные эстетические движения.
Кризис перенакопления, начавшийся на излете 1960-х годов, с его острейшей фазой в 1973 году, имел именно такой результат. Восприятие пространства и времени изменилось, уверенность в ассоциативной связи между научными и моральными суждениями рухнула, эстетика восторжествовала над этикой в качестве главного фокуса социального и интеллектуального интереса, образы господствуют над нарративами, эфемерность и фрагментарность первенствует над вечными истинами и сплоченными политическими действиями, а объяснения явлений сместились из области материальных и политико-экономических обоснований в направлении внимания к автономным культурным и политическим практикам.
Однако предложенный мной исторический очерк предполагает, что подобного рода сдвиги никоим образом не новы, а их самая последняя версия определенно укладывается в понимание в рамках историко-материалистического подхода и даже поддается теоретическому осмыслению с помощью предложенного Марксом метанарратива капиталистического развития.
Словом, постмодернизм можно рассматривать как историко-географическое состояние определенного типа. Но что это за состояние и какие выводы должны быть сделаны из него? Является ли оно патологией или зловещим предзнаменованием более глубокой и еще более обширной революции в человеческом существовании, чем та, что уже содеяна исторической географией капитализма? В заключительной части книги я набросаю некоторые возможные ответы на эти вопросы.
Глава 20. Экономика с зеркалами
Вуду-экономика (voodoo economics) и экономика с зеркалами (economics with mirrors’) – так соответственно Джордж Буш
[98] и Джон Андерсон
[99] в ходе праймериз и президентской кампании 1980 года назвали программу Рональда Рейгана, призванную оживить ослабевающую экономику. Эта набросанная на клочке бумаги малоизвестным экономистом по имени Лаффер программа была призвана продемонстрировать, что снижение налоговых ставок непременно повысит собираемость налогов (по меньшей мере до определенного уровня), поскольку сокращение налогового гнета стимулирует рост экономики и, следовательно, налогооблагаемой базы. Именно такое обоснование получила экономическая политика эпохи Рейгана – политика, которая действительно творила чудеса с зеркалами, даже несмотря на то что подвела Соединенные Штаты еще на несколько шагов ближе к международному банкротству и фискальному краху (см. рис. 9.10 и 9.11). Странно и загадочно, что столь примитивная идея была признана ценной и, похоже, весьма успешно функционировала в политическом смысле на протяжении довольно долгого времени. Еще более странно выглядит тот факт, что Рейган был переизбран президентом, несмотря на все опросы, которые демонстрировали, что большинство выборщиков (не говоря уже о большинстве обладающих избирательным правом американцев, которые не голосовали напрямую) принципиально не соглашались с ним по практически всем ключевым проблемам социальной, внутренней и даже внешней политики. Но самое странное то, каким образом такой президент смог покинуть свой пост
[100], столь высоко вознесшись на волне общественных симпатий, даже несмотря на то что более дюжины высокопоставленных членов его администрации либо обвинялись, либо были признаны виновными в серьезных нарушениях правовых процедур и явном пренебрежении этическими принципами. Нужны ли еще какие-то доказательства в пользу триумфа эстетики над этикой?
В политическом имиджмейкерстве нет чего-то нового. Зрелище, помпа и церемониал, манерность, харизма, патронаж и риторика – все это давно было составной частью политической власти. А поскольку эти вещи можно покупать, производить или приобретать каким-то иным способом, они давно стали важными для удержания этой власти. Однако в последнее время с ними случилось некое качественное изменение. Медиатизация политики приобрела новое направление в ходе телевизионных дебатов между Джоном Кеннеди и Ричардом Никсоном, в которых последний потерпел поражение – по убеждению многих, из-за своего сомнительного вида: у него была заметна небольшая щетина
[101]. За этим быстро последовало активное использование специалистов по связям с общественностью для создания и продвижения политического имиджа (недавний пример, иллюстрирующий, насколько американизированной в этом смысле стала европейская политика, – тщательная разработка имиджа тэтчеризма ныне всемогущей фирмой Saatchi & Saatchi).
