На философском фронте деконструктивизм перешел к обороне в связи с противоречиями по поводу нацистских симпатий Хайдеггера и Поля де Мана
[107]. Тот факт, что вдохновитель деконструкции Хайдеггер столь упорно сохранял приверженность нацизму, а один из самых выдающихся практиков деконструктивизма Поль де Ман имел столь темное прошлое с антисемитскими писаниями, оказался немалым конфузом. Обвинение деконструкции в неофашизме само по себе не представляет интереса, однако обвинения заслуживает то, каким способом ведется защита деконструкции.
Например, Хиллис Миллер [Miller, 1988], защищая «отвратительные» экзерсисы де Мана, апеллирует к «фактам» (позитивистский аргумент), к принципам справедливости и рациональности (либеральный гуманистический аргумент) и к историческому контексту (историко-материалистический аргумент). Ирония здесь, конечно, в том, что Хиллис Миллер по частям почерпнула эти аргументы из работ других авторов. При этом Рорти доводит до логического завершения собственную позицию, декларируя, что политические мнения великого философа стоит воспринимать всерьез не более, чем саму философию (которая вообще едва ли серьезна), а любое соотношение между идеями и реальностью, моральными позициями и философскими сочинениями является чисто случайным. Очевидная безответственность такой позиции почти столь же компрометирует, как и те грехи, вокруг которых ведется весь спор.
Трещины в интеллектуальном сооружении, открывающие простор для утверждения эстетики над этикой, являются важным моментом. Как и любая система мышления и любое определение господствующего символического порядка, деконструктивизм усваивает подобные противоречия, которые в определенный момент становятся все более и более самоочевидны. Например, когда Лиотар стремится поддерживать энергию своих радикальных устремлений, обращаясь к некой первозданной и незапятнанной идее справедливости, он выдвигает утверждение об истине, находящейся над скоплением групп интересов и какофонией их языковых игр. Когда Хиллис Миллер вынуждена обращаться к либеральным и позитивистским ценностям, чтобы защитить своего учителя Поля де Мана от того, что она считает клеветой лживых обвинений, она тоже привлекает на помощь некие универсалии.
По краям же этих тенденций располагаются всевозможные сплавы фрагментов, пребывающие в стадии становления. Джесси Джексон использовал в ходе своей политической кампании инструменты харизматической политики, но это дало начало слиянию некоторых социальных движений США, которые долгое время были равнодушны друг к другу. Сама возможность настоящей «радужной коалиции» определяет единую политику, которая неизбежно по умолчанию говорит на классовом языке, поскольку именно он определяет общий опыт в рамках различий
[108]. Американские профсоюзы наконец обеспокоились тем, что их поддержка иностранных диктатур во имя антикоммунизма начиная с 1950 года способствовала несправедливым трудовым практикам и низким заработным платам во многих странах, которые теперь конкурируют за рабочие места и инвестиции. А когда британские рабочие автозаводов Ford объявили забастовку и остановили производство машин в Бельгии и ФРГ, они внезапно осознали, что пространственная дисперсия в разделении труда создает преимущество не только для капиталистов, а интернациональные стратегии рабочих столь же ощутимы, как и желательны. Повсеместны признаки нового интернационализма в экологической сфере (спровоцированного ходом событий для буржуазии и активно подготавливаемого многими экологическими группами), а также в борьбе против расизма, апартеида, голода, неравномерного географического развития, даже несмотря на то что по большей части этот новый интернационализм пребывает в сфере чистого создания образов (наподобие супергруппы Band Aid
[109]), а не политической организации. Геополитическое напряжение между Востоком и Западом также примечательным образом идет на поправку – опять же, за это надо благодарить не правящие классы на Западе, а в большей степени эволюцию Востока.
Возможно, трещины в зеркалах не слишком широки, а их оплавления по краям не особо впечатляют, однако сам факт их наличия предполагает, что состояние постмодерна претерпевает едва различимую эволюцию, вероятно, подходя к точке саморастворения в чем-то ином. Но в чем?
Ответы на этот вопрос не могут быть представлены в отвлечении от политико-экономических сил, которые в настоящее время трансформируют мир труда, финансов, неравномерного географического развития и т. д. Линии напряжения проведены вполне отчетливо. Геополитика и экономический национализм, локализм и политика места – все они ведут борьбу с новым интернационализмом самыми противоречивыми способами. Образование Европейского экономического сообщества как блока торговли товарами состоится в 1992 году, после чего Европу поглотит мания корпоративных поглощений и слияний; однако тэтчеризм по-прежнему провозглашает себя особым национальным проектом, основанным на британской специфике (и это утверждение склонны принимать как левые, так и правые политики). Международный контроль над финансовым капиталом выглядит неизбежным, однако его, похоже, невозможно достичь посредством коллективности национальных интересов. Схожие оппозиции можно выявить и в интеллектуальной и культурной сферах.
Вендерс, как представляется, предлагает обращение к новому романтизму, исследованию глобальных смыслов и перспективам Становления в результате освобождения романтического желания от статики Бытия. Однако выпустить неведомые и, возможно, неконтролируемые эстетические силы в нестабильное состояние чревато рисками. Брэндон Тейлор
[110] приветствует возвращение к реализму как способ возвращения культурных практик в сферу, где может быть выражено некое явное этическое содержание. Даже некоторые деконструктивисты стали поворачиваться к этике.
