Здесь, полагаю, нужно сделать шаг назад и снова обратиться к нападкам Джейн Джекобс на все вышеизложенное в ее книге «Смерть и жизнь больших американских городов», вышедшей в 1961 году. И дело не только в том, что книга Джекобс была одним из самых ранних, наиболее ясно сформулированных и наиболее влиятельных антимодернистских трактатов, но и в том, что она имела своей целью определить полный спектр подходов к пониманию городской жизни. Хотя «проводниками» ярости Джекобс были Эбенезер Говард и Ле Корбюзье, фактически она направила свои стрелы на множество целей – от градостроителей, федеральных политиков и финансистов до редакторов воскресных приложений к газетам и женских журналов. Обозревая городскую панораму в том виде, как она была воссоздана после 1945 года, Джекобс отмечала:
Жилые массивы для малообеспеченных, ставшие худшими рассадниками преступности, вандализма и общей социальной безнадежности, чем трущобы, которые они собой заменили. Жилые массивы для людей со средними доходами – подлинные образчики скуки и регламентации, наглухо закрытые от всего бодрого и живого, что имеется в городской жизни. Роскошные жилые массивы, пытающиеся компенсировать бессодержательность безвкусной вульгарностью. Культурные центры, неспособные окупить существование приличного книжного магазина. Общественные центры, посещаемые только бездельниками из бездельников, которым совсем уж некуда пойти. Торговые центры, представляющие собой тусклые подобия стандартных пригородных сетевых магазинов. Променады, которые ведут из ниоткуда в никуда и где никто не совершает променадов. Скоростные магистрали, которые выхолащивают большие города. Нет, это не реконструкция городов. Это их разграбление [Jacobs, 1961, р. 4; Джекобс, 2011, с. 18].
Эта «великая скверна серости», по оценке Джекобс, возникла из глубокого непонимания того, что такое большой город как таковой. «Процессы – вот в чем суть», утверждает она, и именно на социальных процессах взаимодействия мы и должны фокусироваться. А когда мы рассматриваем эти процессы на практике, в «здоровой» городской среде, мы обнаруживаем лежащую в их основе систему организованной (а не наоборот, полностью дезорганизованной) сложности, жизненную силу и энергию социального взаимодействия, которые принципиально зависят от разнообразия, сложности и способности поддерживать нечто неожиданное контролируемыми, но при этом творческими способами. «Думая о процессах в больших городах, невозможно не думать о катализаторах этих процессов, и это также существенно важно». Здесь, утверждает Джекобс, задействованы определенные рыночные процессы, которые имели тенденцию противостоять «естественной» человеческой склонности к разнообразию и порождать удушающую ортодоксальность типов землепользования. Причем эта проблема серьезно отягощалась тем, каким образом специалисты по городскому планированию провозглашали себя врагами разнообразия из опасений хаоса и сложности, поскольку они видели в них дезорганизацию, убожество и безнадежную иррациональность. «Странно, – жалуется Джекобс, – почему городские дизайнеры оставляют эту силу спонтанной диверсификации без внимания и не задумываются о том, как выразить ее эстетически».
По меньшей мере на поверхностном уровне может показаться, что постмодернизм как раз и занимается поиском способов выражения подобной эстетики разнообразия. Однако важно принимать во внимание, каким образом он это делает. Именно так можно обнаружить глубокую ограниченность (которую осознают более склонные к рефлексии постмодернисты), а заодно и лишь поверхностные преимущества многих постмодернистских начинаний.
Например, Чарльз Дженкс [Jencks, 1984; Дженкс, 1985] утверждает, что корни постмодернистской архитектуры лежат в двух значительных технологических сдвигах. Во-первых, современные средства коммуникации предельно сократили «привычные границы времени и пространства», породив как новый интернационализм, так и сильные внутренние различия в рамках больших городов и обществ, основанные на факторах места, функции и социального интереса. Эта «искусственная фрагментация» существует в контексте транспортных и коммуникационных технологий, обладающих способностью поддерживать социальное взаимодействие в пространстве высокодифференцированным способом. Поэтому архитектура и городское проектирование получили новые и более широкомасштабные благоприятные возможности для диверсификации пространственной формы, чем это было в период сразу после Второй мировой. Дисперсные, децентрализованные и деконцентрированные городские формы теперь технологически куда легче воплотимы, чем когда-либо. Во-вторых, новые технологии (в особенности компьютерное моделирование) устранили необходимость массового производства, неизменно подразумевающего массовые серии одних и тех же изделий, и сделали возможным гибкое массовое производство «почти персонализированной продукции», выражающее большое разнообразие стилей. «Результаты этого ближе к ремеслу XIX века, чем к регламентированным суперкварталам в духе романа „1984“». С тем же успехом теперь можно довольно дешево производить множество новых строительных материалов – некоторые из них обеспечивают почти точную имитацию значительной части прежних стилей (от дубовых балок до закаленного кирпича). Выдвижение этих новых технологий на первый план не означает интерпретацию постмодернистского движения в духе технологического детерминизма. Однако Дженкс действительно предполагает, что контекст, в котором теперь работают архитекторы и градостроители, изменился таким образом, который освобождает их от ряда наиболее значительных ограничений, существовавших в первые послевоенные годы.
Как следствие, постмодернистский архитектор и городской планировщик могут с большей легкостью принимать вызов необходимости персонализированной коммуникации с разными группами заказчиков, одновременно ориентируя плоды своей деятельности на разные ситуации, функции и «вкусовые культуры». Эти группы заказчиков, утверждает Дженкс, очень озабочены «знаками статуса, истории, коммерции, комфорта, этнической сферы, знаками соседства» и желанием удовлетворить всякий и любой вкус, включая вкусы Лас-Вегаса или Левиттауна, которые модернисты стремились игнорировать как простецкие и банальные. Поэтому постмодернистская архитектура является принципиально антиавангардистской, она не желает навязывать некие решения, к чему были и по-прежнему остаются склонны высокие модернисты, градостроители от бюрократии и авторитарные застройщики.
Но не стоит полагать, что убедительным ответом на сетования Джейн Джекобс является простой поворот к популизму. Колин Роу и Фред Кёттер в своей книге «Коллаж-сити» (само название которой говорит о симпатии авторов к постмодернистским идеям) проявляют беспокойство по поводу того, что «сторонники популизма в архитектуре все как один выступают за демократию и свободу, но при этом, как правило, не хотят размышлять о неизбежных конфликтах между демократией и законом, о неизбежных столкновениях свободы со справедливостью». Подчиняясь абстрактному единству, именуемому «народом», популисты не могут осознать, насколько многогранным оказывается этот народ, а следовательно, и то, «насколько серьезная защита одних его групп от других необходима». Проблемы меньшинств и непривилегированных групп или разнообразных контркультурных элементов, которые столь интриговали Джейн Джекобс, не будут приниматься в расчет до тех пор, пока не будет предложена некая исключительно демократическая и эгалитарная система основанного на принципах общности планирования, которая в равной степени удовлетворит нужды и богатых, и бедных. Однако необходимым условием этого оказывается наличие ряда плотно спаянных и сплоченных городских сообществ как точек отсчета для такой системы в городском мире, который всегда пребывает в текучем и переходном состоянии.
