В частности, поражение оживших было радикальных движений рабочего класса в непосредственно послевоенный период готовило политическую почву для тех видов трудового контроля и компромисса, которые сделали возможным фордизм. Филипп Армстронг, Эндрю Глин и Джон Харрисон [Armstrong, Glyn, Harrison, 1984, ch. 4] приводят детальное описание нарастающего наступления на традиционные (ориентированные на ремесленничество) и радикальные формы организации труда как на оккупированных территориях Японии, Западной Германии и Италии, так и в по определению «свободных» странах – в Великобритании, во Франции и в Нидерландах.
В Соединенных Штатах, где Закон Вагнера 1935 года
[61] наделил профсоюзы широкими правами на рынке труда (явно признав, что коллективные переговорные права были принципиальным моментом для разрешения проблемы платежеспособного спроса) в обмен на их влияние в производственной сфере, профсоюзы в послевоенные годы испытали жестокие нападки в связи с проникновением в их ряды коммунистов и были, в конце концов, подчинены жесткой правовой дисциплине посредством Закона Тафта – Хартли 1947 года, принятого на пике маккартизма
[62] [Tomlins, 1985]. После того как их главный противник оказался под контролем, интересы капиталистического класса вполне могли позволить разрешить то, что Грамши ранее называл проблемой «гегемонии», и установить, как представлялось, новую основу для таких классовых отношений, которые были благоприятны для внедрения фордизма.
Вопрос о том, насколько глубоко проникали эти новые классовые отношения, является дискуссионным. В любом случае степень этого проникновения явно во многом варьировалась в зависимости от конкретной страны или даже региона. Например, в США профсоюзы приобрели значительное влияние в сфере коллективных переговоров в отраслях массового производства на Среднем Западе и Северо-Востоке, сохранили контроль со стороны своих рядовых членов над техническими требованиями к рабочим заданиям, над производственной безопасностью и продвижением по службе, а также обладали важным (хотя и никогда не имевшим решающего значения) политическим влиянием в таких сферах, как пособия по социальному страхованию, минимальная заработная плата и другие аспекты социальной политики. Однако профсоюзы приобрели и удерживали эти права в обмен на позицию молчаливого согласия по поводу фордистских производственных технологий и родственных им корпоративных стратегий повышения производительности. Майкл Буравой в своей книге «Производство согласия: изменения в процессе труда в условиях монополистического капитализма» показывает, насколько глубоко настроения сотрудничества проникали в рабочую среду, хотя при этом на них воздействовали всевозможные «игры» в сопротивление любым чрезмерным вторжениям капиталистических сил в сферу прав рядовых членов профсоюзов (по поводу, например, темпов выполнения работы). Тем самым Буравой на американском материале подтверждает то общее описание коллективной позиции «состоятельного рабочего», которое представлено в сборнике под одноименным названием, вышедшим под редакцией Джона Голдторпа в Великобритании. Однако было достаточно и примеров внезапных вспышек несогласия даже среди зажиточных рабочих (например, на заводе General Motors в Лордстауне вскоре после его открытия или среди состоятельных рабочих автопрома, которых изучал Голдторп). Это позволяет предположить, что описанное выше молчаливое согласие было не более чем поверхностным приспособлением, а вовсе не тотальной перестройкой установок рабочих по отношению к конвейерному производству. Вечную проблему привыкания рабочих к подобным рутинизированным, деквалифицированным и унижающим их достоинство системам труда, как убедительно утверждает Гарри Брейвермен [Braverman, 1974], совершенно невозможно преодолеть полностью. Однако бюрократизированные профсоюзные организации все более загонялись в угол (иногда с использованием репрессивной государственной власти): расплатой за выгоды реальной заработной платы для них стало сотрудничество в деле приучения рабочих к фордистской производственной системе.
Роли остальных партнеров в этом общем, хотя и негласном общественном договоре, который доминировал в период послевоенного бума, были столь же хорошо определены. Масштабная корпоративная власть использовалась для обеспечения устойчивого наращивания инвестиций, которые поддерживали производительность, гарантировали рост и повышали уровень жизни, одновременно создавая стабильную основу для получения прибылей. Это предполагало приверженность корпораций устойчивым, но мощным процессам технологического изменения, масштабному инвестированию в основной капитал, наращиванию управленческих компетенций как в производстве, так и в маркетинге, а также мобилизацию экономии от масштаба посредством стандартизации продукции. Значительная централизация капитала, выступавшая примечательной чертой капитализма в США начиная с 1900 года, позволяла сдерживать межкапиталистическую конкуренцию в рамках всесильной американской экономики и возникновение практик олигополистического и монопольного ценообразования и планирования. Научное управление всеми аспектами корпоративной деятельности (не только производством, но и отношениями в коллективе, обучением без отрыва от производства, маркетингом, дизайном продукции, ценовыми стратегиями, запланированным выводом из строя оборудования и продукции) стали отличительным признаком бюрократической корпоративной рациональности. Решения корпораций приобрели характер гегемонии в процессе определения направлений роста массового потребления, и это, конечно же, предполагало, что и два других партнера в описанной выше большой коалиции делали все необходимое для поддержания платежеспособного спроса на тех уровнях, которые были достаточными для поглощения постоянно увеличивающихся объемов капиталистического производства. Однако концентрация рабочих на крупных фабриках всегда создавала угрозу усиления организации труда и укрепляла силы рабочего класса – отсюда и важность политического наступления на радикальные элементы в рабочем движении начиная с 1945 года. Тем не менее корпорации нехотя признавали силу профсоюзов, особенно когда последние осуществляли контроль над своими членами и сотрудничали с менеджментом предприятий в планировании повышения производительности в обмен на зарплатные выгоды, которые стимулировали платежеспособный спрос тем самым образом, какой изначально предусматривал Форд.
Государство, со своей стороны, приняло на себя разнообразные обязательства. В той степени, в какой массовое производство, предполагающее масштабные инвестиции в основной капитал, чтобы оставаться прибыльным, в свою очередь, требовало сравнительно устойчивого состояния спроса, государство в послевоенный период стремилось обуздать деловые циклы при помощи определенного сочетания мер фискальной и монетарной политики. Подобные меры были направлены на те сферы государственных инвестиций (в таких секторах, как транспорт, общественные блага и т. д.), которые были принципиальны для роста как массового производства, так и массового потребления и при этом гарантировали бы относительно полную занятость. Аналогичным образом правительства стали масштабно поддерживать социальные расходы, выделяя крупные средства на социальное страхование, здравоохранение, образование, строительство жилья и т. д. Кроме того, государственная власть использовалась как для прямого, так и косвенного воздействия на зарплатные соглашения и права рабочих в процессе производства.
