Возможно, сегодня эти обвинения похоронили бы карьеру ученого. Но даже тогда это был существенный ущерб репутации по меркам западной академии. Харви пришлось отвечать. Одной из его реакций была обида. В очередном переиздании «Состояния постмодерна» он отреагировал на частные замечания, например на то, что «некоторые представительницы феминизма постмодернистского толка» осудили использование автором иллюстраций обнаженных женщин у Эдуарда Мане, Роберта Раушенберга, Дэвида Салле, в специальном примечании: «…в этих иллюстрациях используется женское тело для передачи самостоятельного содержания. К этому я пытался лишь добавить, что за счет обращения к постмодернизму не приходится рассчитывать на особое облегчение подчиненного положения женщин – одного из многих “беспокоящих противоречий” в буржуазных практиках Просвещения. Я полагал, что приведенные иллюстрации сообщают об этом настолько явно, что не требуется каких-либо дальнейших пояснений. Однако (по меньшей мере в определенных кругах) эти конкретные картины не удостоились привычных тысяч слов» [Harvey, 1992а, р. 65].
Позже в эссе «Постмодернистские моральные игры», реагируя на критику и защищая приверженность классовому анализу, Харви был вынужден признать, что его отказ учесть феминистскую теорию ограничил его аргументацию [Harvey, 1992b]. Чтобы очиститься перед аудиторией, он начинает цитировать феминисток. Последнее приводит к тому, что свою следующую книгу «Справедливость, природа и география различия» он пишет, активно используя феминистскую теорию (Донна Харауэй, Айрис Мэрион Янг и др.) и в целом обращаясь к оптике гендерных исследований [Harvey, 1997]. Теперь он сочетает «дискурс тела» с «дискурсом глобализации», чтобы проиллюстрировать, как дискурсивное производство субъекта посредством возможных схем различия способствует материальному воспроизводству капитализма на глобальном уровне. Харви теперь стремится показать, каким образом постструктуралистские и феминистские деконструкции тела «как меры всех вещей» могут быть совместимы с марксистской критикой накопления капитала.
«Теоретические извинения» Харви сработали. Спустя годы критика была сбалансирована защитой. Например, в своей статье географ Мелисса Райт рассказывает, как «Состояние постмодерна» стало водоразделом в творчестве Харви, после чего ученый начал учитывать феминистские подходы в разных дисциплинах: «Фактически на протяжении второй половины своего творчества Харви в значительной степени опирается на постструктуралистскую и феминистскую науку, теоретизируя стратегии создания социальной солидарности, несмотря на социальные различия» [Wright, 2006, р. 82]. Географ Нэнси Хартрок выбирает более изящную стратегию защиты. Она заявляет, что Дойче, Мэсси и Моррис не поняли проекта Харви, а также представляют неполный и односторонний образ феминистских позиций, однако как таковой проект Харви узок, потому что «накопление подразумевает признаки пола, расы и национальности, а также класса» [Hartsock, 2006, р. 171]. Дерек Грегори резюмирует: «Готовность Харви признать значение различий, отличных от тех, которые порождаются сеткой капиталистических классовых отношений, стало громоотводом для критики» [Gregory, 2006, р. 18].
Казалось бы, если феминистки так настойчиво критиковали «традиционный» марксизм Харви, его книга должна была найти самый позитивный отклик у левых. К сожалению, в данном случае тоже были свои нюансы. Я уже отмечал, что многие социальные теоретики отдают приоритет версии постмодерна Джеймисона перед версией Харви, и обещал вернуться к вопросу
[11]. Это обусловлено тем, что Джеймисон в самом деле обратился к постмодерну раньше других. Впервые непосредственно в тексте Джеймисон предложил понимать постмодернизм как культурную логику позднего капитализма в 1984 году. Однако фундаментальная работа Джеймисона с тем же названием появилась лишь спустя два года после выхода книги Харви – в 1991 году [Джеймисон, 2019]. Чуть позже вышли работы Алекса Каллиникоса [Callinicos, 1990], Терри Иглтона [Eagleton, 1996] и Перри Андерсона [Anderson, 1998; Андерсон, 2011]. История распорядилась так, что позиция Джеймисона оказалась самой популярной. Например, Каллиникос, в целом симпатизирующий Харви, отмечает, что Терри Иглтон, Фредрик Джеймисон и Дэвид Харви «создали влиятельные интерпретации постмодернизма, которые по-разному стремились выполнить знаменитый завет Джеймисона всегда историзировать» [Callinicos, 2006, р. 47]. Однако эта фраза куда более нейтральна, чем то, что говорит Андерсон: «Три наиболее ценных вклада [Каллиникоса, Харви, Иглтона. – А. П.] могут рассматриваться как попытки в том или ином виде дополнить или скорректировать изначальную позицию Джеймисона» [Андерсон, 2011, с. 101].
Харви, с точки зрения Андерсона, дает более полную теорию экономических предпосылок постмодерна, после чего, однако, автор посвящает изложению концепции Харви буквально одну страницу – такое мнение вряд ли бы удовлетворило самого героя анализа. Выше я упоминал, что некоторые исследователи наивно полагают, будто у Харви не было отношений с «западным марксизмом». Теперь следует сказать: это абсолютно не так. Уже в «Состоянии постмодерна» Харви с симпатией цитирует книгу американского марксиста Маршала Бермана «Все твердое растворяется в воздухе» [Berman, 1982; Берман, 2020], приветствуя тезис о том, что Маркс – первый теоретик модерна, а также Иглтона и самого Джеймисона и многих других. Но если о первых двух Харви говорит без скепсиса (хотя для этого у него было много оснований), то за щедрыми ссылками на Джеймисона скрывается довольно жесткая критика. В частности, Харви отмечает «провокационный тезис» философа («Намеченная здесь концепция постмодернизма является больше исторической, а не просто стилистической»: постмодернизм – это поздний капитализм [Джеймисон, 2019]), но в итоге: «…Джеймисон при всех его блестящих достоинствах в своих более протеичных работах теряет контроль и над реальностью, которую он стремится представить, и над языком, который мог бы с точностью использоваться для ее репрезентации»
[12]. Несмотря на то что в контексте книги Харви критикует джеймисоновское понимание шизофрении, мы можем трактовать цитату и в более широком контексте: поздний капитализм, не описанный как таковой, но только через культуру постмодернизма, не является новым капитализмом, а сама связь между поздним капитализмом и постмодернизмом на самом деле никак не проясняется.
Далее Харви, не называя имен, отмечает, что новым левым труднее всего было найти ответ на вызов постмодерна. Проблемой неомарксистов было то, что они сами способствовали повороту к эстетике (а не этике, поскольку, с точки зрения Харви, в ситуации кризиса моральные суждения отходят на второй план, отдавая приоритет искусству), который характерен для постмодернизма, и в итоге они отвергли веру не только в пролетариат, но и в исторический материализм как таковой
[13]. Это был непосредственный выпад против всех «западных марксистов», и сам Харви пытался вдохнуть в классический метод марксистского анализа новую жизнь: «Историко-географический материализм является бесконечным и диалектическим способом исследования, а не закрытым и стабильным корпусом интерпретаций. Метатеория является не постулированием всеобщей истины, а попыткой найти общий язык с теми историческими и географическими истинами, которые характеризуют капитализм как в целом, так и в его текущей стадии»
[14]. Если оставить в стороне личные симпатии и судить объективно, то Харви определенно прав. То, что его критика культурных марксистов вообще и Джеймисона в частности имела под собой все основания, очевидно.
