Мне ближе интерпретация Свингедо, но если язык школы регулирования сохранился в ней лучше, чем в других, то произошло это, как я подозреваю, в силу ее более прагматичной ориентации. Внутри самой школы регулирования не предпринимается или почти не предпринимается попыток представить какое-либо детальное понимание механизма и логики рассматриваемого перехода, и это представляется серьезным упущением. Чтобы заполнить этот разрыв, требуется вернуться к истокам и рассмотреть логику капитализма в целом, и здесь, конечно же, не обойтись без отдельной благодарности Марксу, который построил общую теорию капитализма, проанализировав эту формацию в условиях в широком смысле конкурентного и основанного на принципе laissez-faire способа регулирования, существовавшего в Великобритании в середине XIX века. Поэтому вернемся к Марксовым «неизменным элементам и отношениям» капиталистического способа производства и рассмотрим, в какой степени они остаются вездесущими под налетом любого пустословия и эфемерности, любых фрагментаций и разрывов, столь характерных для сегодняшней политической экономии.
Поскольку гибкое накопление все же является некой формой капитализма, можно ожидать, что нам предстоит принять в расчет несколько базовых допущений. Я уже предпринимал попытку резюмировать эти допущения в другой работе, так что просто приведу некоторые наиболее значимые элементы аргументации, представленной в моей книге «Пределы капитала» [Harvey, 1982]. В частности, я буду ссылаться на три базовые характеристики любого капиталистического способа производства.
1. Капитализм ориентирован на рост. Устойчивые темпы роста принципиальны для здоровья капиталистической экономической системы, поскольку лишь рост гарантирует прибыли и поддерживает накопление капитала. Это подразумевает, что капитализму приходится готовить почву для производства и роста реальных ценностей, а затем фактически добиваться их расширения, вне зависимости от того, какие это повлечет политические, геополитические или экологические последствия. В той мере, в какой это достоинство проистекает из необходимости, оно является краеугольным камнем капиталистической идеологии, согласно которой рост есть неизбежность и благо. Кризис же в таком случае определяется как отсутствие роста.
2. Прирост реальных ценностей основан на эксплуатации живого труда в производстве. Это не значит, что труду достается мало – скорее, рост всегда обусловлен разрывом между тем, что получает труд, и тем, что он создает. А из этого следует, что контроль над трудом (как в процессе производства, так и на рынках сбыта) принципиально важен для максимально долгого сохранения капитализма. Одним словом, капитализм основан на классовых отношениях между капиталом и трудом. Поскольку трудовой контроль принципиален для капиталистической прибыли, динамика классовой борьбы вокруг контроля над трудом и рыночной заработной платой является столь же фундаментальной для траектории капиталистического развития.
3. Капитализму неизбежно присуща технологическая и организационная динамика. Так происходит отчасти потому, что принудительные законы конкуренции толкают отдельных капиталистов на опережающие инновации в поисках прибыли. Однако организационные и технологические изменения играют ключевую роль и в модификации динамики классовой борьбы, разворачивающейся с двух направлений – из сфер рынков труда и трудового контроля. Кроме того, если трудовой контроль принципиален для производства прибылей и становится более масштабным предметом, определяющим способ регулирования, то в таком случае технологические и организационные инновации в регуляторной системе (такие как государственный аппарат, политические системы инкорпорации и репрезентации и т. д.) становятся ключевым моментом для продолжения существования капитализма. Идеология, согласно которой «прогресс» является неизбежностью и благом, отчасти проистекает из этой необходимости.
Марксу удалось показать, что эти три необходимых условия капиталистического способа производства были некогерентными и противоречивыми и, следовательно, динамика капитализма неизбежно подвержена кризисам. В анализе Маркса способ, каким сочетание трех перечисленных необходимых условий могло бы породить устойчивый и беспроблемный рост, отсутствовал. В частности, кризисные тенденции капитализма регулярно производят периодические фазы перенакопления, определяемые как состояние, когда незадействованный капитал и незадействованные трудовые ресурсы могут существовать бок о бок при отсутствии очевидного способа свести эти неиспользуемые ресурсы вместе ради выполнения полезных для общества задач. Об общем состоянии перенакопления будут сигнализировать незадействованные производственные мощности, избыток товаров и чрезмерный объем оборудования, избыточный денежный капитал (возможно, пребывающий в виде накоплений) и высокая безработица. Такие условия, которые преобладали в 1930-х годах и периодически возникали начиная с 1973 года, следует рассматривать в качестве типичных проявлений тенденции к перенакоплению.
Итак, марксистская аргументация состоит в том, что тенденцию к перенакоплению при капитализме вообще невозможно устранить. Это бесконечная и вечная проблема для любого капиталистического способа производства. Поэтому единственный вопрос заключается в том, каким образом тенденцию к перенакоплению можно выявлять, сдерживать, поглощать или управлять ею так, чтобы это не угрожало капиталистическому социальному порядку. Здесь мы сталкиваемся с героической стороной буржуазной жизни и политики, когда приходится делать реальный выбор ради того, чтобы социальный порядок не растворился в хаосе. Рассмотрим некоторые варианты этого выбора.
1. Один из способов обращения с избытками капитала обеспечивается обесцениванием товаров, производственных возможностей, стоимости денег – возможно, в совокупности с прямым уничтожением. Попросту говоря, обесценивание означает «снижение» или «списывание» стоимости капитального оборудования (в частности, заводов и машин), реализацию по сниженной цене избыточных запасов товаров (или их прямое уничтожение, как это было в знаменитом эпизоде со сжиганием кофейных плантаций в Бразилии в 1930-х годах) или инфляционную эрозию покупательной способности денег в совокупности с разрастающимися дефолтами по долговым облигациям. Аналогичным образом можно обесценивать или даже уничтожать рабочую силу (путем роста уровня эксплуатации, падения реальных доходов, безработицы, более высокой смертности на рабочем месте, ухудшения здоровья и снижения ожидаемой продолжительности жизни и т. д.). В ходе Великой депрессии имело место множество видов обесценивания и капитала, и рабочей силы, а во время Второй мировой войны этот процесс стал еще более ярко выраженным. Есть масса примеров и великое множество свидетельств того, что обесценивание было реакцией на перенакопление начиная с 1973 года. Однако за это приходится платить политическую цену, а кроме того, обесценивание бьет по капиталистическому классу точно так же, как и по рабочим и по различным другим социальным классам, составляющим сложное современное капиталистическое общество. Определенная встряска может показаться хорошим средством, но неконтролируемые банкротства и масштабная девальвация открывают иррациональную сторону капиталистической рациональности куда более жестоким образом, чтобы это состояние можно было долго выдержать без продолжения в виде какой-либо революционной (правой или левой) реакции. Тем не менее контролируемая девальвация с помощью управляемых дефляционных мер является одной из очень важных и никоим образом не исключительных возможностей для того, чтобы справиться с перенакоплением.
