Таким образом, общим эффектом капиталистической модернизации оказывается то, что этот процесс в очень большой степени связан с ускорением и акселерацией хода экономических процессов, и следовательно, социальной жизни. Однако эта тенденция не является непрерывной, она отмечена периодическими кризисами, поскольку капитальные инвестиции в машины и оборудование, как и в организационные формы и трудовые навыки, слабо поддаются изменению. Внедрение новых систем либо должно быть отложено до того момента, пока пройдет «естественный» жизненный цикл предприятия и рабочего, либо должно включиться в процесс «созидательного разрушения», основанный на принудительном обесценивании ранее созданных активов, с тем чтобы они уступили место новым. Поскольку последнее подразумевает утрату стоимости даже для капиталистов, против такого развития событий выстраиваются мощные социальные силы. Когда условия накопления сравнительно легки, стимул использовать подобные инновации относительно слаб. Однако в периоды экономических сложностей и усиления конкуренции отдельные капиталисты вынуждены ускорять оборачиваемость своего капитала, и те, кто может лучше остальных интенсифицировать или ускорить производство, маркетинг и т. д., оказываются в лучшем для выживания положении. Поэтому модернизационные процессы, влияющие на время оборачиваемости, не применяются неким единым темпом – они имеют тенденцию к концентрации главным образом в кризисные периоды. В дальнейшем (см. главу 17) я поясню этот тезис в контексте ускорения как ответа на капиталистический кризис начиная с 1972 года.
Но поскольку «мгновения» явяются «элементами прибыли» [Marx, 1967, vol. 1, р. 233; Маркс, 1960, с. 254], именно распоряжение рабочим временем других и дает капиталистам исходную власть присваивать прибыль. Схватки между собственниками труда и капитала вокруг использования времени и интенсивности труда стали повсеместным явлением. Ле Гофф и Э.П. Томпсон [Thompson, 1967] сходятся во мнении, что они восходят как минимум к Средним векам. Маркс отмечает, что борьба за продолжительность рабочего дня возникла в Елизаветинской Англии, когда государство законодательным путем увеличило определяемую обычаями продолжительность рабочего дня для работников, недавно согнанных с земли путем ее насильственной экспроприации, а следовательно, обреченных на нестабильную жизнь, распущенность и бродяжничество. Заточение безработных [в работные дома] наряду с сумасшедшими (что подчеркивает Маркс, а Фуко выстраивает на этом факте целую книгу) было лишь одним из многих способов подчинения рабочей силы. Томпсон утверждает, что «новые трудовые навыки формировались, а новая временнáя дисциплина внедрялась» на протяжении нескольких поколений в трудных условиях необходимости синхронизировать и общественное, и детальное разделение труда
[73] и максимизировать извлечение прибавочного рабочего времени работника (основу прибыли). Так возник «знакомый пейзаж промышленного капитализма с распорядками времени, фигурой табельщика, стукачами и штрафами». Сражение за минуты и секунды, за интервал и интенсивность трудовых графиков, за продолжительность трудового стажа (а также за права выхода на отдых), за длительность рабочей недели и дня (с правами «свободного времени»), рабочего года (и за права оплачиваемого отпуска) имело колоссальный размах и остается таковым. Рабочие учились давать отпор в рамках вновь усвоенного ощущения времени:
Первое поколение фабричных рабочих обучали значимости времени их хозяева; второе поколение формировало собственные комитеты с сокращенным рабочим временем в рамках движения за десятичасовой рабочий день; третье поколение боролось за оплату сверхурочной работы или за полуторную сверхурочную ставку. Они усвоили категории своих нанимателей и научились сопротивляться в рамках этих категорий. Они слишком хорошо усвоили урок, что время – это деньги [Ibid., р. 90].
Попытки ускорить или интенсифицировать трудовые процессы во многих случаях по-прежнему реально провоцируют сильнейшие и острейшие схватки между работниками и управляющими. С точки зрения последних, такие стратегии, как сдельная оплата или производственные бонусы, могут считаться лишь частичным успехом, поскольку рабочие часто устанавливают собственные трудовые нормы, которые, в свою очередь, регулируют интенсивность труда. Прямые столкновения по поводу ускорения и интенсификации труда, перерывов и расписаний слишком часто оказываются разорительными, чтобы на них можно было идти с легкостью. Ускорение перехода к конвейерным производствам, роботизации и системам автоматического контроля обеспечивает более хитроумные способы непрямого регулирования, но их редко можно изменять, не вызвав протест рабочих. Но вопреки этому сопротивлению большинство трудовых графиков составлены исключительно жестко, а интенсивность и скорость производства в целом были организованы такими способами, которые благоприятствуют капиталу, а не труду. От телефонных операторов компании AT&T ожидают, что они в качестве условия контракта будут обслуживать один звонок каждые 28 секунд; водители грузовиков вынуждены доводить себя до крайней степени усталости и рисковать жизнью, употребляя таблетки, чтобы не заснуть; авиадиспетчеры испытывают сильнейший стресс; рабочие на конвейерах принимают наркотики и алкоголь, – все это неотъемлемая часть ритма труда, установленного извлечением прибыли, а не формированием гуманных рабочих графиков. Такие компенсации, как оплачиваемые отпуска, более высокие зарплаты, менее продолжительные рабочие недели, ранний выход на пенсию, капитал слишком часто, как еще когда-то отмечал Маркс, уравновешивает с помощью еще большей интенсивности и ускорения труда. Однако поколебать баланс классовых сил непросто. Когда в начале 1970-х годов был открыт завод General Motors в Лордстауне, молодые и упорные рабочие всеми силами боролись против ускорения и автоматизированного контроля. Однако к концу 1970-х годов это сопротивление в основном развалилось под давлением широко распространившейся в этих местах безработицы, опасений, что завод закроется, и привыкания к новым ритмам работы.
Можно проследить аналогичные процессы и прийти к таким же выводам и в отношении опыта пространства. Стимул к созданию мирового рынка, снижению пространственных барьеров и уничтожению пространства посредством времени является вездесущим, как и стимул к рационализации пространственной организации в виде эффективных конфигураций производства (серийная организация детального разделения труда, фабричные системы и конвейер, территориальное разделение труда и агломерационные процессы в крупных городах), сетей обращения (транспортные и коммуникационные системы) и потребления (планирование домохозяйств и домовладений, организация сообществ и различия жилых зон, коллективное потребление в больших городах). Инновации, направленные на устранение пространственных барьеров во всех приведенных аспектах, имели огромное значение в истории капитализма, придавая ей всецело географический характер – примерами в данном случае могут служить железная дорога и телеграф, автомобиль, радио и телефон, реактивный самолет и телевидение, а также недавняя революция в телекоммуникациях.
