Сегодня больше, чем когда-либо, классовая борьба вписана в пространство. Фактически одна только эта борьба не допускает того, чтобы абстрактное пространство захватило всю планету и сгладило все различия. Только классовая борьба способна дифференцировать, порождать различия, которые не имманентны экономическому росту….то есть различия, которые либо не вызываются этим ростом, либо неприемлемы для него.
Вся история территориальной организации (см.: [Sack, 1987]), колонизации и империализма, неравномерного географического развития, городских и сельских противоречий, а также геополитического конфликта свидетельствует о значимости подобных сражений в истории капитализма.
Если пространство в самом деле рассматривать как систему «контейнеров» социальной власти (используя терминологию Фуко), то из этого следует, что накопление капитала постоянно деконструирует эту социальную власть, заново формируя ее географические основы. И наоборот, любая борьба за переутверждение властных отношений является борьбой за реорганизацию их социальных основ. Именно с этой точки зрения можно лучше понять, «почему капитализм последовательно ретерриториализирует одной рукой то, что он детерриториализирует другой» [Deleuze, Guattari, 1984; Делёз, Гваттари, 2007].
Движениям, которые противостоят беспокойному потоку капитала, уничтожающему дом, сообщество, территорию и нацию, нет числа. Но в то же время есть и движения, направленные против жестких ограничений чисто финансового выражения ценности и систематизированной организации пространства и времени. Более того, подобные движения распространяются далеко за пределы сферы классовой борьбы в сколько-нибудь узко очерченном смысле. Строгая дисциплина временны́х графиков, жестко организованных прав собственности и других видов пространственной детерминации порождает различные формы широкомасштабного сопротивления со стороны отдельных лиц, которые стремятся поставить себя вне этих гегемонических ограничений точно так же, как другие отвергают дисциплину денег. И время от времени эти индивидуальные сопротивления могут сливаться в социальное движение, преследующее цель освобождения пространства и времени от их нынешних материализаций и конструирование альтернативного типа общества, в котором ценность, время и деньги понимаются по-новому и совершенно иначе. Разнообразные движения – религиозные, мистические, социальные, коммунитаристские, гуманитарные и т. д. – прямо определяют себя как противостоящие власти денег и рационализированных представлений о пространстве и времени в повседневной жизни. Об энергии именно этого антагонизма свидетельствует история подобных утопических, религиозных и коммунитаристских движений. Колорит и питательная среда социальных движений, уличной жизни и культуры, а также художественных и прочих культурных практик по большей части действительно проистекают из этой бесконечно разнообразной ткани противостояния материальным воплощениям денег, пространства и времени в условиях капиталистической гегемонии.
Однако все подобные социальные движения, причем вне зависимости от того, насколько хорошо артикулированы их цели, сталкиваются с кажущимся неустранимым парадоксом. Дело в том, что их оппозиционный характер определяет не только общность денег в совокупности с рационализированным пространством и временем – самим этим движениям приходится сталкиваться с вопросом о ценности и ее выражении, а также с необходимой организацией времени и пространства, уместной для их воспроизводства. Тем самым они неизбежно открываются для разъедающей власти денег, а заодно и для изменения определений времени и пространства, происходящего за счет динамики обращения капитала. Одним словом, господство капитала сохраняется, и происходит это отчасти благодаря его верховному контролю над временем и пространством, даже если оппозиционные движения на некоторое время устанавливают свой контроль над тем или иным конкретным местом. «Инаковость» и «региональные сопротивления», на которых делают акцент постмодернистские политики, могут процветать в каком-то отдельно взятом месте. Однако все эти места слишком уж часто подчиняются власти капитала над координацией универсального фрагментированного пространства и течением исторического времени глобального капитализма, которое находится за рамками любого из этих мест.
Теперь можно сделать несколько общих выводов. Пространственные и временны́е практики в рамках общественных отношений никогда не бывают нейтральными. Они всегда выражают определенную разновидность классового или иного социального содержания и зачастую предстают фокусом интенсивной социальной борьбы, а не являются классово нейтральными. То, что дело обстоит именно так, становится вдвойне очевидно, если принять во внимание те способы, какими время и пространство сплавляются с деньгами, а также способ, с помощью которого эта связь становится еще более плотно организованной с развитием капитализма. И время, и пространство определяются через организацию социальных практик, принципиальных для товарного производства. Однако динамичная сила накопления (и перенакопления) капитала, наряду с условиями социальной борьбы, делает эти отношения нестабильными. Как следствие, никто не уверен полностью, каким может быть «правильное время и место для всего». Неуверенность, терзающая капитализм как социальную формацию, отчасти проистекает именно из этой нестабильности пространственных и временны́х принципов, вокруг которых возможна организация социальной жизни (не говоря уже о ритуализации в духе традиционных обществ). В периоды наиболее масштабных изменений пространственные и временные основы воспроизводства социального порядка подвержены наиболее резким разрывам. В последующих главах я покажу, что именно в такие моменты и случаются масштабные сдвиги в системах репрезентации, культурных формах и философских настроениях.
Глава 15. Время и пространство проекта Просвещения
В оставшейся части книги я буду часто ссылаться на понятие «пространственно-временного (time-space) сжатия». С помощью этого термина я хотел бы обозначить процессы, которые настолько революционизируют объективные качества пространства и времени, что мы вынуждены изменять, причем порой довольно радикальным образом, наше представление о мире для самих себя. Я использую слово «сжатие», поскольку можно убедительно доказать, что история капитализма характеризовалась ускорением ритма жизни, столь превосходя при этом пространственные барьеры, что мир порой, кажется, уменьшается до предела прямо у нас под ногами. Время, затрачиваемое для преодоления пространства, и то, как мы привычно представляем себе данный факт, являются подходящими индикаторами того феномена, который я имею в виду. Обратимся к знакомым повседневным образам. Поскольку пространство представляется сжимающимся до «глобальной деревни» телекоммуникаций и «космического корабля Земля» с его экономическими и экологическими взаимозависимостями, а временны́е горизонты сужаются до точки, где все, что мы имеем, это настоящее (таков мир шизофреника), постольку нужно уяснить, как нам справляться с преобладающим ощущением сжатия нашего пространственного и временнóго миров.
Опыт пространственно-временного сжатия бросает вызов, возбуждает, создает стресс и порой глубоко беспокоит, поэтому он способен провоцировать разнообразие социальных, культурных и политических реакций. «Сжатие» следует понимать в отношении к любому другому предшествующему положению дел. В дальнейшем я буду рассматривать этот вопрос исторически, используя (несколько этноцентрически) в качестве примера случай Европы. В этой главе будет кратко рассмотрен длительный переход, который подготовил траекторию идей Просвещения о пространстве и времени.
