Но все же стоит заметить и то, что позиция поэта-созерцателя сама является своего рода зрелищем. В этой парижской картине первое место занимает сам Бодлер – то место, с которого он обозревает город, но которое вместе с тем, отдаляясь от себя самого на расстояние, поэт наблюдает за собой «вторичным взглядом»:
Из окон чердака, под мирный лепет снов,
Гуденью важному внимать колоколов
[47].
Так Бодлер выводит на сцену не просто неизбежное сосуществование старой религии и новой промышленности или же абсолютную власть индивидуального сознания, но очень особую и современную форму одиночества. Прояснение позиции, «позы», установки – в самом физическом и очевидном смысле слова – совершается по ходу движения, которое опустошает, лишая содержания и смысла, и пейзаж, и сам взгляд, объектом которого он является, – в особенности по причине того, что этот взгляд тает в пейзаже и становится сам объектом «вторичного взгляда», субъект и источник которого с трудом поддается определению – он то ли тот же самый, то ли другой.
На мой взгляд, эти смещения взгляда и игры воображения, эти пустоты в осознании являются следствием – теперь уже более систематическим, обобщенным и прозаичным – наиболее характерных черт того, что я предложил назвать «гипермодерном». Гипермодерн навязывает индивидуальному сознанию совершенно новые испытания и новые опыты одиночества, обусловленного появлением и повсеместным распространением не-мест. Возможно, прежде чем перейти к рассмотрению того, чем же являются не-места гипермодерна, было бы полезно упомянуть, пусть и лишь в форме намека, связь, которую поддерживают с понятиями места и пространства наиболее известные представители «модерна» в искусстве. Известно, что интерес, питаемый Беньямином к парижским «пассажам» и к архитектуре из стекла и железа в целом, частично объясняется тем, что он разглядел в ней мечту, предчувствие, желание предвосхитить облик архитектуры грядущего века. Также напрашивается вопрос, не могли ли вчерашние представители модернизма, которым конкретное пространство окружавшего их мира дало немало поводов к размышлению, заранее пролить свет на некоторые аспекты гипермодерна сегодняшнего дня – не просто по случайному прозрению, но потому, что они уже воплощали в себе неким исключительным образом (будучи творческими людьми) ситуации (позиции, установки), ставшие позднее нашим общим уделом, пусть и в более прозаичном ключе.
Понятно, что под «не-местом» мы понимаем две взаимодополняющие, но отдельные реальности: пространства, созданные в соответствии с определенными целями (транспорт, транзит, торговля, развлечения), и отношения, выстраиваемые индивидами с этими пространствами. Если эти два аспекта и накладываются в значительной степени, во всяком случае официально (индивиды путешествуют, совершают покупки, отдыхают), они все же не смешиваются, поскольку не-места опосредуют целый комплекс отношений человека с собой и с другими, которые лишь косвенно касаются их функционального предназначения. Так же как антропологические места органично создают социальное, не-места создают «уединение по договоренности». Возможно ли себе представить дюркгеймовский анализ зала ожидания в Руасси?
Медиация, устанавливающая связь индивидов и их окружения в пространстве не-места, осуществляется с помощью слов или даже текстов. Для начала, как мы знаем, слова способны формировать образ, а точнее – образы: фантазия тех, кто никогда не бывал на Таити или в Марракеше, пустится в свободный полет, как только они прочтут или услышат эти названия. Вот почему некоторые телевизионные шоу так активно используют розыгрыши призов в виде путешествий и курортного отдыха («Неделя на двоих в трехзвездочном отеле в Марокко», «две недели полного пансиона во Флориде»): одного упоминания о таких призах достаточно, чтобы порадовать телезрителей, которым никогда не доводилось и не доведется стать их обладателями. «Вес слов» (которым гордится одна французская еженедельная газета, подкрепляя его «ударной силой фотографии») распространяется не только на имена собственные; определенный ряд имен нарицательных («отпуск», «путешествие», «море», «солнце», «круиз») в некоторых контекстах имеют ничуть не меньшую способность пробуждать образы. Мы также можем себе представить, какую силу притяжения «в обратном направлении» оказывали и оказывают слова, не являющиеся для нас экзотическими, слова, лишенные эффекта дистанции: «Америка», «Европа», «Запад», «потребление», «дорожное движение». Некоторые места существуют лишь благодаря словам, обозначающим их, – они являются в этом отношении не-местами или скорее воображаемыми местами, банальными утопиями, клише. Они являются противоположностью «не-мест» в понимании Мишеля де Серто, противоположностью местечек, имеющих собственные названия (чаще всего неизвестно, кем и зачем данные). Слово здесь не углубляет пропасть между повседневной функциональностью и потерянным мифом: оно создает образ, производит миф и в то же время приводит его в действие (телезрители сохраняют преданность передаче; албанцы, разбившие лагерь в Италии, мечтают об Америке; туризм развивается).
Однако настоящие не-места гипермодерна – те, в которые мы попадаем, проезжая по автостраде, совершая покупки в супермаркете или проходя в аэропорту на посадку в самолет до Лондона или Марселя, – отличаются тем, что они частично определяются словами или текстами, которые они нам предлагают. По сути, речь идет здесь об инструкции по использованию, состоящей из указаний («встаньте в правый ряд»), запретов («курить запрещено») или оповещений («вы въезжаете в Божоле»). Иногда они визуализированы и переведены в графические символы (например, указатели дорожных знаков или туристических путеводителей), иногда имеют форму естественного языка. Так устанавливаются правила движения в пространствах, в которых индивидам уготовано лишь с взаимодействие текстами, написанными от лица исключительно «моральных инстанций» или институтов (аэропортов, авиакомпаний, министерства транспорта, коммерческих предприятий, дорожной полиции, муниципалитетов). Их присутствие иногда заявлено вполне очевидным образом («Дорожные работы на этом участке производятся на средства Совета департамента», «Государство работает над улучшением ваших условий проживания»), иногда лишь слабо угадывается через предписания, рекомендации, комментарии, «сообщения», передаваемые с помощью бессчетного множества «носителей» (экранов, афиш, панно), ставших неотъемлемой частью современного пейзажа.
Современные автомагистрали во Франции были проложены очень тщательно, открывая водителям почти воздушные пейзажи, весьма отличные от тех, которые заметит путешественник, едущий по национальным трассам или дорогам внутри департаментов
[48]. Это отличие напоминает отличие камерного кино – от широкомасштабного вестерна. Но пейзаж рассказывает о себе и раскрывает свои потаенные красоты посредством текстов, рассеянных вдоль всего маршрута. Автомагистрали больше не ведут через города – но мимо объявлений об имеющихся в городе достопримечательностях; и, конечно, неподалеку найдется громадный билборд с подробной информацией. Путешественник в каком-то смысле избавлен от необходимости останавливаться и даже смотреть на эти достопримечательности. Поэтому на южной автотрассе его призывают обратить немного внимания на укрепленную деревеньку XIII века или знаменитый местный виноградник, на «вечный холм» Везле или пейзажи, связанные с местностью Аваллон или именем самого Сезанна (культура возвращается в природу – таинственную, но неизменно снабженную комментарием). Пейзаж выдерживает дистанцию, и его природные или архитектурные детали служат поводом для составления текста, нередко снабженного схематическим рисунком – в тех случаях, когда заезжий путешественник не может сразу увидеть достопримечательность, указанную в объявлении, и довольствуется лишь знанием о том, что она находится неподалеку.
