Предложение построить крупный музей поднимает вполне определенный круг вопросов, касающийся удовлетворения интересов местной аудитории, установления визуальных связей с городом и понимания всего спектра задач, связанных с переводом промышленного города на рельсы символической экономики. Местные жители могут и не задаваться всеми этими вопросами. Профессор Государственного колледжа Норт-Адамса, изучающий фабричных рабочих, говорит в личной беседе: «Многие приходят на заседание городского совета и часами спорят, повысить ли стоимость наклеек для вывоза крупногабаритного мусора с шести долларов до семи или оставить как есть. А про ММСИ и его влияние на город и слова не проронят».
По той же причине чем больше музеи станут зависеть от государственной поддержки, тем выше вероятность того, что их деятельность будет подчинена стратегии экономического развития. Культуру в таком случае ценят главным образом за потенциал создания рабочих мест в сфере обслуживания, за возможности присоединения к сети гостиниц и ресторанов, за «пропускную способность» и привлечение платежеспособной публики.
Определенный конфликт есть и между экономическим переустройством и экономической ценностью частных коллекций искусства. В одном из интервью Кренс говорит: «Толковый коллекционер, видя, что ситуация развивается в правильном направлении, постарается вступить в дело». Таким образом, рыночное продвижение коллекции немногим отличается от продвижения музея, продвижения культуры в целом. «Вы видели революцию, которая произошла в Олимпийских играх после Лос-Анджелеса [1984]. Это называется рыночное продвижение Олимпийских игр… Если мы получим ММСИ и правильно распорядимся этим ресурсом, я совершенно уверен, что мы сможем обеспечить корпоративную поддержку и финансирование [на уровне Олимпийских игр]» (Johnson 1988, 98). Обозначившееся после 1990 года падение рынков искусства и недвижимости предостерегает публику от стремления поживиться за счет подобной синергии. Более того, общество могло устать от непременной коммерческой подоплеки расширения крупнейших музеев в 1980-х. Не исключено, что и маркетинговые стратегии музеев достигли своих пределов. Когда же речь идет о концептуальном искусстве, произведения которого зачастую так и остаются набросанными на бумаге тезисами, к экономическим выгодам от такого искусства общество вполне может отнестись со здоровым недоверием.
Успех музейного и туристического комплексов в Норт-Адамсе, безусловно, создаст напряжение между развитием туристической индустрии и качеством жизни в маленьком городе. В лучшем случае местным жителям придется мириться с такими социальными и экологическими раздражителями, как напряженное автомобильное движение. В худшем – цены на недвижимость взлетят настолько, что местные просто не смогут жить там по экономическим причинам.
Настаивать на несочетаемости «модернистской» экономики Норт-Адамса и «постмодернистской» символической экономики было бы излишним цинизмом. Успех нового проекта ММСИ – в следовании по центристскому пути, основанному на важности институциональной поддержки и учитывающему контекст программы. Официальное одобрение нового проекта ММСИ обозначает границы культурных стратегий редевелопмента. Такие простые факторы, как количество посетителей, политическая поддержка и местное своеобразие, могут представлять собой серьезные препятствия. Самоценность культуры неочевидна вне определенного социального и институционального контекста. Об этом легко позабыли во время головокружительного подъема художественного и финансового рынков 1980-х. В таких условиях концепции и впрямь могут становиться товаром, предметом купли-продажи: от рискованных облигаций до несозданных произведений искусства, от «искусства сделки» до торговли арт-объектами.
Основные параметры символической экономики – каким должно быть искусство, как его следует преподносить и кто будет его производить – должны дополняться учетом стратегических соображений чиновников от культуры и городских проектировщиков. Сопоставляя успешные музеи в Лоуэлле и Олд-Старбридж-Виллидже, штат Массачусетс, с проблематичным ММСИ, можно прийти к выводу о первостепенной важности выбора визуальной стратегии. Какая из визуальных стратегий лучше всего подходит данному региону и публике: панорамное историческое воссоздание или контекстуальная адаптация под новые нужды? Чья культура и чье ви́дение формирует характеристики местной идентичности? Проблемы, с которыми столкнулся ММСИ, особенно ярко высветили два ключевых вопроса развития и поддержания символической экономики: независимость видения, с одной стороны, и разнообразие культурного производства – с другой.
4. Высокая культура и дикий капитализм в Нью-Йорке
В отличие от Норт-Адамса в Нью-Йорке база для разнообразных учреждений культуры существует уже давно. Кроме того, экономика этого мегаполиса несравнимо сложнее и разнообразнее. Задолго до того, как удаленный уголок Беркширов обратился к культурной стратегии экономического развития, нью-йоркские мэры, ведущие бизнесмены и девелоперы всерьез обсуждали влияние культуры на городское развитие
[28]. Уже в 1954 году «Нью-Йорк таймс» писала, что многие руководители корпораций предпочитают обосноваться в Нью-Йорке именно из-за наличия большого количества культурных заведений, включая «театры, оперу и ночные клубы». В конце 1950-х – начале 1960-х годов «материалы [в журналах Fortune и Business Week] описывали стиль жизни руководителей городских предприятий, необходимой составляющей которого были номера люкс в гостиницах, роскошные квартиры, закрытые клубы, превосходные рестораны, модные магазины и культурные развлечения» (Wallock 1988a, 46). При обсуждении плана Нью-Йорка 1969 года вопросы культуры уже считались первоочередными. Культура к тому моменту считалась не столько привилегией старых денег и новых организаций, сколько двигателем экономического роста. Влиятельные люди хотели, чтобы Нью-Йорк стал «американским», а в конечном итоге «мировым» центром символической экономики, фундаментом которой служили финансовый сектор, коммерческие услуги, строительство и недвижимость. Учреждения культуры и культурная индустрия могли сыграть в этом процессе значимую роль.
С 1970-х годов вера в то, что Нью-Йорк – это всемирная столица культуры, воспринималась как дарованный гадалкой оберег от любых проявлений экономического упадка. Признание экономической значимости культуры стало общим местом в речах разных представителей политического спектра. Выступая на конференции, посвященной вопросам расовой терпимости, организованной в 1993 году Департаментом культуры мэрии Нью-Йорка, заместитель мэра по планированию и развитию в либеральной администрации демократов вскользь упомянула культуру как объединяющую силу: «Роль, которую искусства играют в гуманизации города и укреплении его социальной ткани, может принимать разные формы». А акцент сделала на следующем:
