11-я улица, как и другие местные торговые улицы, отражает как своеобразие, так и ассимиляцию городской светской этнической культуры. Социальное воспроизводство этой культуры происходит с определенной степенью отдаления от других групп: в нашем случае от неевреев, но главным образом от неевропейцев и, безусловно, от афроамериканцев (см.: Massey and Denton 1993). И все же дружественная обособленность общественного пространства торговой улицы демонстрирует не только замкнутость этнического сообщества. В нем отражается и сравнительно небольшой круг общественной жизни, связанный с географическими границами сообщества и обусловленными ими общественными пространствами гендерных и социальных групп. Жизнедеятельность местных торговых улиц ставит под сомнение некоторые постулаты урбанистической социологии, поскольку ее продуктом становятся как различия, так и целостность. Торговые улицы демонстрируют необходимость понимания этничности как сложной формы идентичности, создаваемой тысячами различных социальных контактов в общественном пространстве – от непосредственного общения до более абстрактных трансакций коммерческого обмена (см.: Harvey 1985a; Sennett 1990, 163–168)
[46].
Этническая принадлежность на этих улицах иногда заменяет близкие отношения. Если своих ближайших соседей на Одиннадцатой улице мы встречали редко, то о работниках магазинов нам было известно многое. А благодаря принятой тогда среди детей и матерей многословной манере совершения покупок они были тоже осведомлены о нас в достаточной степени. На самом деле между нами было много общего. 11-я улица напоминает о тех давних временах с их связью соседства и выживания, когда на территорию практически не наведывались чужаки (см.: Hields 1992a), а торговые улицы удовлетворяли потребности и в общении, и в материальных товарах в отсутствие больших торговых центров, торговых сетей и телемагазинов. Однако, если торговая улица моего детства далека от сегодняшнего стандартизированного молла, не менее далека она от торговых мест того периода в центре города. Кроме владельцев магазинов мало кто работал в своем районе, и ситуация эта была вполне характерна для большинства американцев еще со второй половины XIX века.
В будни торговая улица оказывалась в полной власти женщин. Большинство женщин моего района были неработающими матерями, которые каждый день готовили обед, пока их дети – послевоенные бебибумеры – шли из школы домой. Поскольку уличных торговцев здесь практически не было, как не было и скидочных магазинов, покупатели могли торговаться с владельцами магазинов, которых они знали по имени. Были у покупателей и любимые продавцы, чье обслуживание они предпочитали. Поскольку лавки были небольшие, витрины занимали минимум пространства. Яйца миссис Фокс хранила в подсобке; в маленьком застекленном холодильнике помещалось лишь несколько видов сыра и два объемистых куска масла – соленое и сладкое. В деликатесной лавке банки стояли на полках так плотно, что вытащить нужную мог только внук владельца. Выходящие на улицу витрины были большие, но для здешних товаров подходили плохо. Кроме сезонных фруктов и овощей, ассортимент практически не менялся. Через окна скорее заглядывали в магазин, а также отслеживали из-за прилавка, кто идет по улице.
Магазины в центре, напротив, были сказочной страной разнообразия и ярких витрин. Долгий век универмагов (1860–1970) уравновесил рациональность и жгучее желание настолько, что покупателям, в особенности женщинам, стало казаться, что возможность соприкосновения с товарами им внутренне необходима (Leach 1993). Красочность витрин достигала апогея в праздничные дни, в особенности на Рождество, когда механические куклы, сверкающие огни и падающий снег привлекали толпы гуляющих. Изобилие товаров в магазинах казалось неистощимым – на прилавках, за стеклом витрин; были даже товары, которые хранились не на виду, и увидеть их можно было, только когда продавец залезал в огромный шкаф в поисках экземпляра нужного цвета или размера.
Целый ряд универмагов располагался на Восьмой и Маркет-стрит, там был широкий ассортимент одежды, мебели, домашней утвари, игрушек по ценам от умеренных до низких. У каждого универмага был свой социальный статус: нижнюю ступень занимал, наверное, универмаг «Братья Лит», «Джимбелз» был на следующей, поскольку он тянулся через весь квартал и выходил на более престижную Честнат-стрит, а кроме того в нем был небольшой отдел фешенебельного магазина «Сакс Фифс Авеню». «Стробридж и Клотье» имел еще более высокий статус, поскольку их владельцы, а возможно и постоянные покупатели принадлежали к БАСП
[47]-элите. В нескольких кварталах оттуда располагался еще более крупный и престижный универмаг «Джон Уонамейкер». Кроме того, на нашу карту центра города были нанесены еще несколько магазинов одежды для женщин и девочек, обувных, ресторанов и кинотеатров, а также кабинеты моего педиатра и офтальмолога и театр, где я увидела первый в своей жизни спектакль; располагался он на западной оконечности главного торгового района. Были еще магазины, на товары которых можно было только посмотреть, – слишком дорогие либо невероятно безвкусные.
Чаще всего мы делали покупки в универмагах. Детский этаж с отделами одежды и игрушек я знала не хуже собственной комнаты. Я обожала разгуливать по разным этажам универмагов, где продавались постельное или нижнее белье, диваны или обувь. Эскалаторы казались мне чудом, и я вовсе не задумывалась о том, что старику Джону Уонамейкеру пришлось поставить их, когда он осознал, что доставлять покупателей к торговым площадям коммерчески выгодно (Leach 1993, 73–74). Вообще вертикальная иерархия универмагов от подвалов с мелочевкой к роскошным мехам и женским шляпкам и далее к постельному белью казалась мне естественным порядком вещей. Она совпадала с горизонтальной иерархией от 11-й улицы к Брод-стрит, от нашего района к центру города через пояс внутригородских гетто, на которые со временем я стала обращать все больше внимания.
Описание моих детских покупательских опытов наталкивается на ограничения детской памяти, а также разрыв между опытом (espace vécu) и гносеологией (espace conçu). Что же мы, несмотря на отданные шопингу многие годы, знаем об общественной жизни торговых улиц? На мой взгляд, в городских воспоминаниях обозначены три важных вопроса – исторический, методологический и теоретический, которые вполне могла бы развить социология: важность торговых улиц для социального воспроизведения различных общественных групп, различия между ними и доминирующими социально-пространственными формами торговли – «центровыми» универмагами и крупными моллами и связь между глобальными и локальными источниками идентичности, которую они обеспечивают, а также зависимость между изменением этнического состава и спадом коммерческой активности.
