Промышленная история Акрона закончилась не так давно. Здесь по-прежнему нет консенсуса по вопросу строительства парка отдыха, претендующего на участок, который можно было бы использовать под пригородное строительство для жителей близлежащего Кливленда. Кроме того, некоторые местные жители выступают против парка, поскольку охота в нем будет запрещена, а это их излюбленный вид активного отдыха. Но самое главное, что местные промышленники никуда не делись и вовсе не желают способствовать стратегиям экономического развития, в которых для них нет места.
И вот как по-разному сложились судьбы Лоуэлла и Акрона: «массачусетское чудо» высокотехнологичных производств и сферы услуг сошло в Лоуэлле на нет, а Средний Запад, благодаря вмешательству японцев, получил рабочие места в автомобильной промышленности. Когда Wang, производитель компьютеров, с которого началось экономическое возрождение Лоуэлла в 1980-х, закрылся, ни одна культурная стратегия не смогла трудоустроить всех оставшихся без работы горожан. Однако главное – это представление о культурных стратегиях как о чем-то значительном, которое чувствуется даже в этом материале Wall Street Journal
[60].
А почему бы и нет? Не пройдет и десяти лет, как основным после автопрома работодателем в стране станет сфера туризма, а точнее, гостиничный, туристический и ресторанный бизнес. Туризм порождает новые рабочие места в сфере общественных отношений, например сексуального или другого характера (см.: Urry 1990b); он отлично гармонирует со скоротечностью и производством образов в экономике услуг, основанной на СМИ и телекоммуникациях. На местном уровне развитие туризма отлично сочетается с интересами рынка недвижимости, оно же до некоторой степени помогает трудоустроиться людям, оказавшимся не у дел в результате структурных и связанных с перемещениями изменений. За туристическим фасадом Орландо и Лас-Вегаса выросли «настоящие» города. Даже в старом сталелитейном регионе долины реки Мононгахилы, что недалеко от Питтсбурга, туризм воспринимается как стратегия развития, которая по крайней мере в краткосрочной перспективе позволяет расчистить промышленные участки и дать людям работу (Architectural Record, March 1994, 24–27)
[61].
Итак, культурные стратегии экономического развития зачастую применяют в самых крайних, практически безнадежных случаях. Когда вариантов у города не так много, культурные стратегии становятся ответом на стремление повысить качество жизни, стремление, которое подстегивает многих к переселению в другие регионы. Они становятся средством против рассредоточения рабочих мест из давно сформировавшихся промышленных центров. Культурные стратегии не меняют местные иерархии, которые ведут к конкуренции за наиболее важные сегменты капитала и рабочей силы – конкуренции, которая нередко воспринимается через призму имиджа. В действительности культурные стратегии предполагают полное отсутствие новой стратегии промышленного роста; таким образом, те, кто к ним прибегает, расписываются в полной неспособности региона или города привлечь какую-либо производственную деятельность.
При этом часто они предполагают использование политических стратегий для управления социально неоднородным обществом. При всей неоднозначности мультикультурализма, при всех надеждах и нападках, которые он вызывал за свою короткую историю, культурные стратегии позволяют элитам «поступать благородно» и, признавая широту культурного спектра, выделять каждой группе долю визуальной репрезентации города или региона. Это до определенной степени позволяет избежать распределения групп по степени справедливости их притязаний. «Своя культура есть у всех, значит, все равны». Каждой группе дается право на официальное признание, даже если это признание гнета и подавления этой группы в прошлом. Ключевое слово здесь «в прошлом», поскольку установление визуального порядка в культурной гегемонии как будто приводит все группы к равенству через признание и выделение части видимого поля ранее «невидимым» социальным группам; во всяком случае, это касается их исторических (нередко романтизированных) воплощений. Подобные истолкования исторических фактов отличаются от тематических проектов по «ненавязчивому и веселому» представлению истории (например: Harvey 1989b, 88–98) и экспозиций а-ля «наследие» тех-то, которые нередко критикуют за вымарывание и обезличивание истории (например, Wallace 1985; Boyer 1992). Целью основанных на визуальной репрезентации культурных стратегий становится создание новой общественной культуры, которая была бы одновременно и не иерархической и не эгалитарной. И хотя такие стратегии нередко применяют в наиболее популистских местах (торговые улицы, рабочие районы, общественные парки, центральные пространства) культурные стратегии используют визуальную эстетику, апеллирующую к исчезнувшему общественному порядку, который тесно связан с таким же исчезнувшим или, по крайней мере, измененным до неузнаваемости средним классом.
Яркий до рези в глазах пример такой стратегии представляет собой центр Бруклина, однако те же стратегии применяются и в куда более крупном масштабе в центре Лос-Анджелеса. Гигантский девелоперский проект по превращению Банкер-хилла
[62] в культурный центр и создание, практически с нуля, международного финансового района привели к тому, что в городе появилось два городских центра на двух весьма различных уровнях. Банк-сити бесконечно далек от популистского и главным образом мексиканского Шопинг-сити, намного дальше, нежели большинство финансовых районов старых городов. В Банк-сити попадаешь по крутой лестнице или одинокому эскалатору. Район, украшенный фонтанами и деревьями, предлагает услуги магазинов и ресторанов работникам, которые перемещаются из одного офисного комплекса в другой на автобусах-шаттлах, а с наступлением вечера уезжают на машинах в свои пригороды. Утопическое ви́дение многофункционального коммерческого комплекса с эспрессо-баром и собственным консьержем не соотносится с менее регламентированными представлениями о покупках в центре. Шопинг-сити – это открытые рынки и выставленные на улицу товары (уличных торговцев в центре Лос-Анджелеса нет), лавочники-иммигранты, пустые универмаги и старые дворцы кинотеатров, всякое барахло и дешевка, запах мексиканских лепешек и опасности.
Новый проект Брайант-парка, расположенного на 42-й улице напротив моего офиса, представляет собой менее масштабную и более гуманистическую попытку использования эстетики для вытеснения страха. Дизайн был рассчитан на то, чтобы отвадить грабителей и наркоторговцев и привлечь офисных работников, в особенности женщин. Авторам проекта удалось сделать это место безопасным для куда большего количества посетителей, восстановив к тому же влияние на этой территории владельцев и арендаторов прилегающих офисных зданий. Те, кто резко высказывается против пестроты и излишеств в витринах магазинов на 34-й улице, за преследование уличных торговцев на Манхэттене и в центре Бруклина или объявляет войну лоткам в проулках, тоже позиционируют себя как защитники эстетически привлекательного визуального порядка, параллельно стараясь восстановить и общественный порядок в соответствии с коммерческими устремлениями владельцев зданий и крупных арендаторов. Важно и то, что подобные визуальные стратегии нередко продвигают местные бизнес-инициативы по развитию района, получившие право на управление общественными пространствами (в основном это парки и улицы) и взявшие на себя квазигосударственные функции. И если финансовая активность некоторых подобных групп – тех, что расположены в самых дорогих районах города, – нередко подвергается критике, их непосредственную деятельность по налаживанию связи между визуальным порядком городского дизайна и социальным порядком общественной культуры практически всегда оценивается положительно.
