Илл. 47. Визуальные стратегии усиливают образы подавления и страха. Полицейские в униформе задерживают молодого человека на Фултон-молл. Фото Alex Vitale
Понятие «восстановление» имеет в этой деятельности как прямой, непосредственный, так и неявный, подразумеваемый смысл. С одной стороны, на основании существующих остатков или сохранившихся чертежей архитекторы составляют проекты, по которым восстанавливаются пространства конца XIX века. В таких проектах, безусловно, представление о прошлом может быть и сфабриковано с использованием клише, аллюзий и воображения (см.: Wright 1985; Hewison 1987). Таков случай Брайант-парка, который на протяжении большей части своей истории был местом непривлекательным и даже уродливым. С другой стороны, социальный порядок, с которым такие проекты ассоциируются, – порядок, основанный на таких предпосылках, как общественная безопасность, общий уровень цивилизованности и, наконец, гражданственности, – носит характер неявный, подразумеваемый, но внедряется в дизайн вполне сознательно. Такие визуальные стратегии приспосабливают городские порядки среднего класса, ушедшие в прошлое примерно в 1960-х, к современным реалиям социального разнообразия, проблемам бездомности и преступности. Каждому потенциально опасному элементу выделено в ландшафте свое место, и за общей картиной неусыпно следит частно-государственная структура. Наконец-то, провозгласили многие, городское пространство служит людям! Или подумали, как восхищенный редактор обычно ироничного журнала New Yorker (February 14, 1994, 8): «Теперь в [Брайант]-парке безопасно, красиво, как на полотнах Сёра, и полно благодарных посетителей»
[63].
Неудивительно, что общественные места, наиболее подходящие для включения в структуру нового визуального порядка культурной гегемонии, жестко оспариваются различными претендующими на них социальными группами. В начале 1990-х годов во время работ по установке фундамента нового общественного здания в Нижнем Манхэттене было обнаружено «Старое захоронение негров (ныне африканцев)». Это привело к серьезным разногласиям как по вопросам управления этим объектом, так и относительно процедуры его исторического восстановления. В Хьюстоне в середине 1990-х продвижение новых культурных стратегий экономического развития сосредоточилось на этнотуризме и охране исторического наследия, что привело к движению за присвоение статуса достопримечательности всем историческим афроамериканским районам, вне зависимости от их привлекательности для строительных корпораций (Lin 1993). Району Ист-Сайд такой статус, вероятно, присвоят, а вот Вест-Сайду, скорее всего, нет, потому как этот район значительно лучше подходит для строительства дорогих объектов коммерческой недвижимости.
При очевидном расчете на правительственную поддержку визуальные стратегии, тем не менее, склонны сдвигать рамку общественной культуры подальше от государственной, поближе к частной сфере. Задействованные в таких стратегиях местные группы активистов часто занимаются «неполитической» деятельностью: они не представляют «материальные» интересы арендаторов или владельцев домов, или работников, или цветного населения. Тем не менее визуальные стратегии – в особенности сохранения исторического облика – произвели на простое население впечатление не меньшее, чем на представителей наделенных властью групп, так как дали им возможность принимать участие в деятельности, ведущей к осязаемым результатам, например повышению стоимости недвижимости. Совмещение материальных и символических результатов визуальных стратегий привело к определенной демократизации использования культуры в материальных или социальных целях.
Усилия по расширению зоны, где сохраняется исторический облик, в Гарлеме можно рассматривать как иллюстрацию этой тенденции. Когда в начале 1990-х годов активисты из Верхнего Манхэттена требовали от Комиссии по охране достопримечательностей Нью-Йорка дать охранный статус танцзалу «Одабон», где в 1965 году был убит Малкольм Икс, против эстетических аргументов, которые стали наиболее весомыми в вопросах сохранения исторического облика, они выдвинули доводы о политической важности этого места. Этот спор стал весьма неординарным случаем, когда историческую достопримечательность использовали, чтобы поддержать политическую культуру одного сообщества, а именно афроамериканского, а не ради поддержания и точно не ради восстановления некой объединяющей общественной культуры. Требования активистов из Центрального Гарлема признать достопримечательностями жилые дома, не обладающие особыми архитектурными или историческими достоинствами, имеют целью создание еще одного социального сообщества. Они не только акцентируют тот факт, что Гарлем и прочие афроамериканские районы Нью-Йорка недостаточно представлены в списке достопримечательностей Нью-Йорка, но и настаивают, имея некоторые представления о джентрификации, что стратегия сохранения исторического облика «стабилизирует» район, а его жители получат долгожданный статус представителей среднего класса.
Подозреваю, что представители районов компактного проживания меньшинств в Хьюстоне руководствуются схожими устремлениями. Это означает, что таким визуальным стратегиям, как сохранение исторического облика, можно придать политический характер и использовать как средство развития района. Это также предполагает, что культура как средство материального управления символическими ресурсами может в конечном счете стать общественным благом. Дело, однако, в том, что культурные стратегии сегодня представляют собой важное средство структурирования полемики вокруг общественных благ, а также переноса их из государственной сферы в частную. Местные сообщества всегда служили вместилищами мощных визуальных образов, чье влияние зависит от способности выразить и навязать целостное видение. Сегодня, однако, политика и развитие символической экономики как новой и наиболее перспективной сферы экономики расширили круг конкуренции за контроль над визуальными образами.
Ви́дение перспективы
Развитие новых индустрий на базе культурного потребления оправдывает визуальные стратегии в самом приземленном, материальном смысле. Коммерческий успех Диснеймира и его тесные связи с низкооплачиваемой, преимущественно белой, рабочей силой и компаниями, разрабатывающими и обслуживающими военные технологии в Орландо, демонстрируют, что визуальные удовольствия прекрасно сосуществуют с гегемонией корпоративной культуры. Провал Евродиснея, по крайней мере, в первые несколько лет после открытия, конечно, можно привести в качестве контрпримера, однако эту же ситуацию можно рассматривать как способ определения, какие визуальные стратегии, при каких обстоятельствах, в каком пространстве и времени наилучшим образом работают на ту или иную аудиторию. То же самое можно ответить и на критику в адрес проекта «Дисней-Америка», в котором памятные места Гражданской войны и других исторических событий предполагается воссоздать практически на той же территории, где они собственно и происходили.
