Как человека, живущего в это время и в этом месте, меня, кроме прочего, заботит документирование преемственности и разрыва традиций как в общественном пространстве, так и в общественной культуре. Когда людям кажется, что город разваливается, что города в наиболее экономически передовых странах мира сегодня похожи на города третьего мира, они высказывают новые в историческом смысле претензии, которые имеют отношение ко мне, к моему месту в городе, к моим корням. Должна ли я чувствовать угрозу от одних культурных стратегий и искать защиты в других? Все культурные стратегии создают смыслы в городе, устанавливая связи между господством и личным опытом. Я же попыталась идентифицировать некоторые из этих едва слышных голосов личного опыта, из которых и складывается городской ландшафт с его местными гегемониями. Это мой способ изучения мультикультурализма в общественных пространствах.
История, которую я попыталась рассказать, кроме прочего еще и о том, как производство символов зависит от производства пространства и формирует его. Я не могу закрыть глаза на то, что мне кажется вопиющим неравенством в вопросах финансов и полномочий в символической экономике. Тем не менее у нас нет простых ответов на вопросы об общественной культуре, поставленные мной в первой главе. Как пространства связаны с перспективным видением? Может ли культура заменить политические стратегии, дабы преодолеть страх? Бесплодны ли мечты об общественной культуре? Город с его демократическим дискурсом и экономическим неравенством, с его акцентом на визуальном своеобразии и конкурирующими группами населения, привязанными к мириадам различных небольших мест, связанных в единое целое, – именно город является сложно устроенной родиной. И по всем вышеперечисленным причинам он же по-прежнему является микрокосмом – моделью целого мира в миниатюре.
Пара слов о теории
Читатели могут задаться вопросом, почему эта книга называется «Культуры городов». Ответ можно найти в мыслях, которые я как читатель разделяю последние десять-пятнадцать лет, и в том, как я позиционирую себя как автор в творческом танце социальной теории.
В предисловии я четко обозначила свое мнение относительно места этой книги в моей собственной авторской биографии. Более или менее прямая линия связывает искусство и недвижимость с экономическими и культурными ландшафтами. Эта же линия тянется далее к культурным стратегиям, с помощью которых сейчас происходит преобразование общественных пространств. Я также указала, где именно моя жизнь пересекается с этими невероятными по размаху и важности вопросами. Я хочу передать своей дочери не только ощущение города, который я знаю, но и озабоченность относительно его целостности и преемственности. Я хочу изгнать духов – в моем случае это дух 11-й улицы – и убедиться, что все мы, дети разных диаспор, можем найти свой дом в этом городе. Я хочу рассказать правдоподобную, основанную на фактах историю о том, как города используют культуру. Однако история эта складывается как из теоретического осмысления городов и пространств, так и из полевого материала – интервью, историй, автобиографий, фотографий, тщательно собранных и использованных в этой книге.
Я начала эту работу с предположения, что значения культуры изменчивы. И речь здесь не о многозначности самого понятия «культура». Любой антрополог скажет, что определений культуры не меньше, чем сортов французского сыра. Скорее, я имею в виду, что культура – это постоянно идущий процесс формирования, выражения и отстаивания идентичностей, будь они индивидуальные, социально-групповые или сформировавшиеся по территориальному принципу соседства. Такое внимание, уделяемое в социальной теории подвижности, изменчивости и сопротивлению контролю сверху во многом отражает проблемы сравнительно долгой эры нового времени. Акцент на идентичности и разнообразии предопределен тревогами и заботами продолжающегося постмаркистского, постпозитивистского, постмодернистского fin de siècle.
Так или иначе, даже предположить, что у культуры всего лишь одно значение, мы не можем: это не только высокое искусство, и не только официальный набор артефактов, и не только язык, управляющий социальными взаимодействиями внутри социальных групп или поверх их границ. У культуры, если воспользоваться выразительной формулировкой Хоми Бхабха, много местонахождений (Bhabha 1994). От «высшего» общества до его «отбросов», от элит до маргиналов, от Брайант-парка до 125-й улицы – все они вместе создают культуру; и различия между ними – необходимое условие их взаимоотношений в этом пространстве и времени и сквозь пространство и время. Если мы применим к городам восприятие культуры как диалога, участие в котором принимают множество сторон, тогда мы будем вынуждены говорить о культурах городов, а не о единой культуре всего города или разнообразных экзотических субкультурах. Постигать следует не мультикультурализм и не разнообразие культур, но текучесть, смешение, процесс согласования.
Пришли ли мы к этому взгляду, отталкиваясь от новейшего постмодернизма или от феноменологии позднего модерна, неважно. Хотя есть один существенный момент: социальные теории постмодернизма так фундаментально изменили наше понимание общества, что мы уже не можем воспринимать конструирование культуры как диалог. Сегодня сам продукт – сама культура есть беспрерывный процесс согласования. Такая позиция требует гибкой методологии, поскольку и предмет нашего исследования – базовые культурные категории, – и наша аналитическая классификация постоянно изменяются. Однако я предпочла бы, чтобы мы перестали воспринимать культуру исключительно как систему воспроизводства социальных иерархий. Мне кажется очевидным, что авторы, пишущие о пространствах, политике и стратегиях городов, должны уделять больше внимания альтернативным средствам, формам и видам использования культуры – от уличной культуры до культурных индустрий. При этом ни в коем случае нельзя забывать о материальном неравенстве и разнообразии материального мира, которое оказывается на кону, когда речь идет о культурных стратегиях экономического роста и коммерческом оживлении районов.
Эти мысли подводят нас к моей второй исходной предпосылке – вопросу о материальной базе культурных репрезентаций. Исследования джентрификации и городского редевелопмента показывают, что политика репрезентации играет значимую роль в конфликтах по поводу экономического оживления территорий. Это становится очевидным, если посмотреть на рекламу и материалы СМИ, сопровождающие крупномасштабные проекты, которые производят пространство для роста, одновременно являясь его символами, повсюду – от центра Лос-Анджелеса до Норт-Адамса и Орландо. Однако политика репрезентации также формируется в зависимости от ответов на конкретные вопросы – кто владеет общественными пространствами города, кто их занимает и кто ими управляет. Расовая и этническая политика, безусловно, зависит от того, кто может продавать и покупать в этих пространствах, и того, как каждое из этих пространств представлено определенным набором товаров, или людей, или визуальных знаков. В некоторой мере эти вопросы относятся к традиционному предмету городской политэкономии: стоимость недвижимости и силы, которые влияют на ее повышение или снижение, отношения между социальными классами и переплетение интересов государства, людей и учреждений, обладающих экономической властью. Однако вопросы репрезентации переформулируют и традиционные задачи городской политэкономии. Цены на недвижимость определяются не только экономически; они реагируют на такие неосязаемые факторы, как общественные культуры – этнические, гендерные и классовые.
