— Итак, решено. Выпьем за ваше примирение. И за будущего короля Руанского!
Он взял кувшин, налил вина в кубок, поставленный братом на стол, и протянул ему. Хильперик, сознавая иронию этого жеста, взял кубок, не говоря ни слова. Лишенный своей столицы и всех богатств, какие там были, он к тому же потерял свои лучшие фискальные земли — Бонней, Ножан и Компьень — и, соответственно, немалую часть своих доходов. Его королевство стало ничтожным, немногим больше обычного графства. Однако пристальный взгляд Карибера удержал его от каких бы то ни было возражений. На сей раз, без всякого сомнения, именно ему и Гонтрану Хильперик был обязан тем, что не потерял все. Старшие братья, разумеется, не хотели чрезмерного возвышения Зигебера. Хильперик медленно поднес оловянный кубок к губам и одним глотком осушил его, буквально испивая чашу унижений до дна. Карибер удовлетворенно кивнул.
— Да, Руан, — он повернулся к епископу. — Это ведь красивый город, правда? Говорят, там хороший воздух… когда не идет дождь.
* * *
Дождь шел.
Мелкая морось, принесенная с моря, поблескивала, словно масляная пленка, и камни казались лакированными. Все вокруг слилось в одну общую массу, приобретя одинаковый уныло-серый оттенок: зимнее небо, леса, поля, излучины Сены, протекавшей у подножия замка, острова на реке.
Раскрасневшаяся от холода, Фредегонда выпростала обнаженную руку из складок плаща, взяла кувшинчик с горячим молоком и начала пить маленькими глотками, не обращая внимания ни на приглушенное бормотание служанок, которых распекала Уаба, ни на сумрачность этого унылого утра. Сейчас ничто не могло задеть ее или омрачить ее блаженство.
Это был еще один зимний день, холодный и дождливый, — но только не для нее. Фредегонда отставила кувшинчик и плотнее запахнула на себе плащ, отороченный мехом куницы, потом неясно погладила кончиком пальца одну из двух круглых фибул, которые удерживали плащ на плечах, — настоящий шедевр золотых дел мастера, украшенный рубинами глубокого темно-красного оттенка и бледно-желтыми топазами. С фибулами гармонировали такие же серьги и пояс, который она наденет чуть позже, после того как ее оденут и причешут.
Стоило ли обращать внимание на зимний холод и дождь, если отныне вокруг нее все было так прекрасно? И какое имело значение, что Руан оказался лишь крохотным поселением, расположенным в квадратных стенах крепости, некогда возведенной римлянами? Почти все время, не считая базарных дней, город выглядел пустым и заброшенным — исключение составляло аббатство со своей собственной часовней и фруктовыми садами. Дворец являл собой печальное зрелище, далекое от роскоши Парижа и Суассона, — по сути, это был небольшой форт: квадратная башня, обнесенная земляным валом, а поверх него — палисадом, возвышавшаяся над глинобитными домишками. В окнах не было цветных витражей — их закрывали только кожаные занавески и деревянные ставни. Не было ни гобеленов на стенах, ни россыпей засушенных цветов на полу. Здесь также не появлялись ни жонглеры, ни поводыри медведей. Не было слышно ни смеха, ни детских криков. Только в караульной, расположенной как раз под королевскими покоями, все время стоял такой гвалт, что Одовера вскоре предпочла уехать в Камбре, подальше от этой крепости, недостойной, как она заявила, королевы франков. Тем самым она сделала Фредегонде большое одолжение. Хильперик остался.
От этих воспоминаний ее отвлек скрип двери; повернувшись, она увидела Уабу, казавшуюся почти круглой в платье из хорошей плотной шерсти, — та старалась закрыть за собой дверь как можно осторожнее. Встретившись глазами с Фредегондой, Мать улыбнулась заговорщицкой улыбкой. Она знала конечно же. Уаба всегда все знала. Король вернулся с объезда своих владений среди ночи, после нескольких дней отсутствия, и сейчас еще спал, или притворялся, что спит, зарывшись под одеяла в постели своей любовницы. Движением подбродка Уаба указала на стол, где были расставлены большой кувшин с горячим молоком, еще один маленький кувшинчик, хлеб и фрукты. Потом она исчезла.
Какое значение имели унылая погода и жалкий вид этого провинциального дворца, если Фредегонда, после отъезда соперницы, господствовала здесь безраздельно и Хильперик обращался с ней как с официальной любовницей? Поражение в Реймсе было забыто с первыми осенними листьями и ледяными зимними дождями. Без сомнения, теперь они не были не столь богаты, ни столь могущественны, как прежде, но Хильперик, возможно, скорее движимый гордыней, чем любовью, одаривал ее драгоценностями и вниманием. Уаба распоряжалась слугами и всем дворцовым хозяйством, куда входили свои стойла и конюшни, и даже своя парусная лодка, пришвартованная на набережной, на которой можно было кататься в свое удовольствие. Еще здесь была часовня, и Фредегонда каждый день отправлялась туда, чтобы продолжать изучение катехизиса в обществе настоятеля аббатства и его послушников. Наконец, у нее имелась личная охрана в полсотни человек, выделенная по распоряжению dux bellorum
[62]
Бепполена, — это была примерно десятая часть всего руанского гарнизона.
Зима близилась к концу. Скоро наступит весна, и сонный городок немного оживится. Деньги с фискальных земель, как обещал Хильперик, потекут рекой, и им будет на что содержать дворец и вести жизнь, достойную их статуса. Их статуса… А что достойно статуса королевской любовницы? — спросила себя Фредегонда, Эта крепость, которую Одовера сочла недостойной себя, где не было каминов, а полы были деревянными. Что ж, пусть здесь не было стекол в окнах, но можно было спать в тепле за стенами из грубых мощных камней толщиною в локоть. Этого она была лишена в детстве и даже в комнате для слуг в Суассонском дворце. И сейчас ее статус вполне мог считаться королевским, ибо король обращался с ней соответственно.
Внезапно охваченная любовным порывом, она подбежала к массивной кровати и, смеясь, бросилась на неподвижную фигуру, с головой укрытую одеялом. Хильперик скинул с себя одеяло. Лицо его было помято, волосы всклокочены. Но в первый же миг он увидел, что они одни в комнате, а в следующий миг — что под плащом на Фредегонде ничего нет. Он протянул руку, чтобы обхватить ее теплое гибкое тело, но Фредегонда оттолкнула его, все еще смеясь, и уселась верхом ему на грудь, придавив его руки коленями. Король не сопротивлялся. Она склонила голову, и ее длинные черные волосы упали вниз, словно занавес, отделивший их от всего окружающего мира. Она больше не улыбалась, но глаза ее блестели, как два изумруда. Ее груди дразняще нависали надо ртом ее любовника, но она отклонялась всякий раз, когда он пытался поймать губами один из ее сосков. Потом она выпрямилась и запрокинула голову. Ей хотелось, чтобы он смотрел на нее, вдыхал аромат ее кожи, чтобы для него больше ничего не существовало, кроме нее. Ее живот, обвитый пояском из змеиной кожи, который она никогда не снимала, был всего лишь в нескольких дюймах от лица Хильперика и медленно раскачивался, пока она скользила по его груди, приближаясь, до тех пор, пока наконец его язык не погрузился в горячую плоть между ее раздвинутых бедер — вначале ненамного, затем все глубже и глубже, по мере ее ритмичных движений, — пока она не выпрямилась и не опрокинулась на простыни.
