После третьего кубка вина король Руанский начал растравлять себе душу своими собственными бедами. Его королевство было таким маленьким, что он не мог отдать достаточно городов своей вестготской невесте, без того чтобы не потерять и последние крохи своих земель. Даже если бы он захотел помочь Зигеберу в войне с гуннами, а потом получить свою долю славы и военной добычи, он не смог бы этого сделать — нынешних его средств едва хватало, чтобы содержать дворец и поддерживать свой королевский статус. Он стал почти нищим — любой граф Остразии или Бургундии был богаче него! А теперь еще это! Старый козел Атангильд отказывает ему в руке дочери — с едва скрытым презрением!
После четвертого кубка он настолько опьянел, что забыл о письме, которое отправил Фредегонде, и принялся мечтать о том, как вернется в Руан и забудет в ее объятиях обо всех унижениях, которые ему пришлось перенести. И при одном лишь воспоминании о ее груди, стройных ногах, изящной линии живота над темным треугольником волос его охватило неистовое желание. Он поставил кубок на стол и, оглядевшись по сторонам, заметил одну из трактирных служанок — еще довольно молодую, с грубыми чертами лиц и мощным задом. Указав на нее одному из воинов, сидевших рядом с ним, он заплетающимся языком произнес: — Приведи ее сюда… вон ту…
Тот, улыбнувшись, кивнул, встал из-за стола и направился к девушке. Неизвестно, что он ей сказал — но она повиновалась без возражений. И лишь заметив устремленные на нее похотливые взгляды, начала догадываться, зачем ее позвали. Но не успела она повернуться и уйти, как двое стражников короля распластали ее на столе лицом вниз — угол стола врезался служанке в живот, и у нее перехватило дыхание. Остальные выхватили скрамасаксы и повернулись к сбежавшимся на ее крики жителям деревушки. Некоторые попятились при виде оружия, но не все. Однако Хильперик ничего не замечал. Он задрал юбки девушки, которую его стражники держали за обе руки по обе стороны стола, и глупо фыркнул при виде ее белых округлых ягодиц. С трудом расстегнув штаны, он вынул член и начал тереться им о нее. Служанка все еще продолжала кричать, дергая толстыми ногами в воздухе, когда стражники увидели во дворе и других селян, вооруженных цепами и вилами. Воины короля перестали улыбаться. Хильперик, взмокший от пота, по-прежнему старался овладеть девушкой, и наконец ему это удалось — от его резкого проникновения крики ужаса сменились стонами боли.
Другие люди выбегали во двор. У двух из них были ножи.
— Монсеньор, поторопитесь…
Во дворе собралось как минимум человек десять, а стражников короля было всего шестеро. Их копья и луки остались притороченными к седлам, а путь к лошадям преграждали деревенские жители. Поскольку девушка уже не пыталась освободиться, один из тех, кто ее держал, отпустил ее руку и, выхватив кинжал, повернулся к толпе. Хильперик закрыл глаза. Терзая эту грубую плоть, он думал о Фредегонде, о стройности ее бедер, нежности ее кожи… Удовольствие не приходило.
— Монсеньор!
Толпа все прибывала — здесь уже были женщины и дети, сжимавшие в руках камни. Их лица были искажены ненавистью. Воины Хильперика понемногу отступали, выставив перед собой оружие. Первый брошенный камень не достиг цели, но следом полетел целый град камней. Один угодил в плечо того стражника, который все еще удерживал вторую руку несчастной. Тот мгновенно выпустил ее руку, чтобы защититься, и тут же девушка резко обернулась и в ярости отвесила королю оплеуху — с такой силой, что Хильперик отлетел на несколько шагов и упал. Он мгновенно вскочил на ноги, более смущенный, чем разгневанный. Со спущенными штанами и вздыбленным членом, он выглядел одновременно смешным и непристойным. И только сейчас, словно внезапно разбуженный, он заметил, что происходит вокруг. Один из его стражников неподвижно лежал на полу, другой укрылся позади стола — на его лице виднелась кровь. Во дворе было полно людей, вопящих во весь голос и размахивающих самым разным оружием, заставившим, однако, воинов короля отступить. Хильперик быстро натянул штаны и дрожащей рукой стал нащупывать на поясе кинжал. Неужели ему суждено умереть здесь, под палками этой деревенщины? Он бросил взгляд на служанку и на ее бедре заметил струйку крови. Когда он встретился с девушкой взглядом, в ее глазах не было ни ненависти, ни страха, лишь глубокое изумление. И почти в этот же момент шум во дворе прекратился. Жители деревни попятились — на лицах у них читалось то же изумление, что и на лице служанки. Внезапно догадавшись, в чем дело, Хильперик машинально поднес руку к голове. Ленты его кожаной шапочки развязались, и длинные волосы рассыпались по плечам.
Никто другой, кроме особы королевской крови, не мог носить длинные волосы — это было известно каждому. И точно так же все знали, что поднявшему руку на короля грозит ужасная кара.
Те, кто стоял дальше всех, обратились в бегство. Другие продолжали пятиться, все еще разгоряченные схваткой, и обменивались нерешительными взглядами. Может быть, они все скоро разбегутся… А может быть, решат его убить, вместе со стражниками, а потом бросят их тела в Сену, чтобы никто никогда не узнал, что произошло… Но в этот момент во двор въехала группа всадников, одетых в ливреи королевских слуг, — посланцы его брата Карибера. Они даже не успели удивиться столь большому скоплению народа — в несколько мгновений двор опустел.
Хильперик все еще не мог унять дрожь, когда один из слуг спешился и склонился перед ним.
— Ваше величество, монсеньор Карибер, мой повелитель, приказывает вам срочно прибыть во дворец.
— Что случилось?
— Только что доставили послание из Метца. Монсеньор Зигебер разбит гуннами. Неизвестно, жив ли он.
* * *
В течение нескольких неопределенно-смутных мгновений перед самым пробуждением Зигеберу порой казалось, что ничего не произошло. Когда ему удавалось заснуть, на него накатывало забвение, и он больше не чувствовал своего жесткого ложа. Сон всегда был одинаково глубоким, менялись лишь сновидения и то, что он видел вокруг, проснувшись. Прежде всего он начинал чувствовать запахи — кожаного полога шатра, лошадей и навоза, затем — аромат свежескошенной травы, соломы и земли, на которых он лежал. Потом до него доносился глухой шум, словно от многочисленных ударов по земле, заставлявших ее содрогаться. Тогда он открывал глаза, приподнимался и тут же вспоминал все разом: боль в сломанных ребрах, одиночество и унижение в плену у кочевников. Нельзя было сказать, что с ним плохо обращались: его не связывали, регулярно кормили и даже лечили. С тех пор как он пришел в сознание, он никого не видел, кроме слуг, приносивших ему еду и питье, и каких-то жутковатых существ в разноцветных шелковых хламидах и длинных плащах, на которые были нашиты скелеты животных, птичьи крылья или лошадиные гривы — должно быть, это были чародеи-целители.
Со временем, дней через десять или чуть больше, пахучая мазь, которой они натирали его тело, оказала свое действие: теперь он мог дышать более-менее свободно, не ощущая мучительной боли при каждом неверном движении. Накануне он впервые смог выйти из палатки необычно круглой формы, в которой лежал все это время, под безразличными взглядами воинов с раскосыми глазами, одетых в засаленные меховые шкуры, сидящих верхом на невысоких коренастых лошадках. У каждого при седле было копье высотой в два человеческих роста. Их безразличие было унизительнее всего…
