При произнесении каждого имени Горлуа и королева делали шаг вперед, словно в хорошо отрепетированном спектакле, а позади них постепенно выстраивалась свита, в которой можно было легко оценить ранг и заслуги каждого.
Лео де Гран смотрел на это зрелище в полной растерянности – у него было такое чувство, что никто, кроме него, не возмущается при виде руки королевы, лежавшей на руке Горлуа Ему одному казалось неподобающим, что сенешаль идет не на шаг позади королвы, а наравне с ней, выпрямившись во весь свой небольшой рост, словно аршин проглотил, и не удостаивая никого взглядом (даже его, герцога Кармелида!) – одним словом, держится как король, разве что без короны. Он взглянул на остальных пэров, ища поддержки, но все послушно выстроились в линию и, казалось, никак не реагируют на происходящее. Тогда он тоже занял свое место – один, ибо герцогиня, его жена, не сопровождала его в долгой утомительной поездке в Лот.
Кортеж тронулся в путь под несмолкающий звон колоколов. Когда участники процессии вышли на улицу, волны жара – от солнца и от раскаленных каменных плит у подножия дворца – окутали их, словно меховой плащ. Бесконечные ряды солдат, выстроившихся вдоль пути следования процессии, обливающихся потом в своих кожаных латах, с трудом сдерживали напор толпы горожан. От жары многие дамы, затянутые в слишком узкие корсажи, были близки к обмороку. Однако Горлуа шел размеренным шагом, втайне наслаждаясь приветственными криками, хотя и старался это скрыть под маской внешнего безразличия. Так они пересекли весь город до самой крепостной стены, возле которой монахи построили церковь. Позади солдат толпились зеваки из нижних кварталов и окрестных деревень – с грубыми физиономиями, по большей части пьяные, галдящие и показывающие пальцами на знатных дам или своих сеньоров, когда узнавали их.
Такое лихорадочное возбуждение по-разному действовало на участников процессии. Одни раздувались от гордости и благосклонно кивали толпе; герцог Эскан де Камбенет, которого сопровождал оруженосец, везший окованный железными полосами деревянный сундук, доставал оттуда пригоршни монет и швырял их в толпу, забавляясь при виде потасовок, возникавших из-за каждой монеты; другие, напротив, были испуганы, но напускали на себя равнодушие; а рыцари-наемники
[10]
и простые оруженосцы, ехавшие уже не такими плотными рядами в самом хвосте процессии, часто наклонялись в толпу, чтобы подхватить протянутый мех с вином или сорвать поцелуй какой-нибудь красотки.
Наконец колокола смолкли – в тот самый миг, когда кортеж подошел к церковной паперти. Хор монахов, выстроившихся на верхних ступеньках, запел сильными переливчатыми голосами. Они стояли плотной темной стеной, выделяясь на фоне остальных – церковных служек и послушников, собравшихся вокруг епископа Бедвина и его приближенных из высшего духовенства. Контраст был весьма заметен: с одной стороны, высокие духовные чины, иногда в сопровождении своих жен или слуг, и роскошное облачение епископа Бедвина – высокая митра и расшитая золотом епитрахиль, а также воздетый им в воздух огромный крест, сияющий драгоценными камнями, с другой – грубое монашеское облачение братьев, почти одинаковых в своих серых рясах и со своими странными тонзурами, выбритыми от уха до уха и оставлявшими лишь короткий венчик волос надо лбом
[11]
.
Чуть позади, смешавшись с группой монахов своего монастыря, стоял аббат Илльтуд де Бреннок с опущенной головой, погруженный в молитвы.
Словно волна, набегающая на берег, толпа преклонила колени и осенила себя крестом, и это медленное движение распространилось по всей площади, достигнув самого Горлуа. Игрейна опустилась на колени одной из первых, а он остался стоять, ошеломленно хватая воздух и не решаясь последовать ее примеру. Он посмотрел на епископа, сверкающего всем своим золотом и драгоценностями в лучах солнца, и увидел, что тот единственный остался стоять – но, возможно, в этом заключалась некая свойственная его сану привилегия. Несмотря на расстояние, которое пока еще разделяло их, Горлуа показалось, что Бедвин с настойчивостью смотрит на него, и он неохотно, с презрительной гримасой преклонил колени.
Монашеский антифон смолк, и воцарилась полнейшая тишина. Затем шум в толпе стал понемногу нарастать и усилился до такой степени, что вновь запевший хор не смог полностью заглушить его. Под этот общий аккомпанемент Горлуа и Игрейна приблизились к епископу Бедвину. Согласно обычаю, они остановились на верхних ступеньках церкви, чтобы обручение совершилось на глазах у всех, и никто потом не смог его отрицать.
Шум в толпе нарастал, заглушая слова священного обряда, произносимые епископом, но Лео де Гран и другие знатные вельможи Логра отчетливо слышали обеты, даваемые новобрачными:
– Возлюбленная моя, – произнес Горлуа, снимая кольцо с пальца, чтобы надеть его на палец Игрейны, – пусть это золотое кольцо скрепит нашу любовь священными узами брака
[12]
.
Игрейна повторила то же самое, но голос ее звучал так тихо, что слов никто не расслышал. Она украдкой бросила взгляд на брата, но тут же отвела глаза. Лео де Гран де Кармелид, казалось, превратился в соляной столб от представшего ему зрелища. Герцог Белинант де Соргалль толкнул его локтем, чтобы вывести из оцепенения.
– Я и не знал, что мы должны будем присутствовать при обручении, – прошептал он. – Горлуа быстро смекнул, что к чему!
Лео де Гран был человеком, привычным к сражениям, и мог быстро разгадывать замыслы врагов лишь на поле битвы. Сейчас ему казалось, что он просто третьеразрядный актер в каком-то мрачном фарсе – настолько нелепо складывались события с момента его приезда в Лот. Он думал, что его позвали, чтобы он принял на себя власть в королевстве, но никто не обращал на него внимания. Горлуа за целый день не сказал ему ни слова – как, впрочем, и королева, его сестра,– и вот теперь они обвенчались на глазах у всей собравшейся знати! Так, значит, он нацелился на трон, этот старый лицемер, этот кривой урод, весь исполосованный шрамами, который по возрасту годился королеве в отцы! На его трон!
Когда до него внезапно дошел смысл слов герцога Соргалля, он повернулся к нему с таким разъяренным видом, что Белинант и его жена Хеллед одновременно попятились. Лео де Гран с трудом сдержал уже готовое вырваться ругательство и попытался изобразить на лице любезность, вопреки охватившей его ярости. Герцог Белинант, судя по всему, тоже был поражен происходящим; возможно, удастся найти в нем союзника, когда придет время…
– Простите меня, – с трудом произнес он наконец, – Мне тоже было неизвестно об этом балагане.
Тем временем коленопреклоненная королевская чета принимала благословение епископа.
– Герцог Горлуа, клянешься ли ты взять в жены Игрейну, если святая Церковь даст на то соизволение?
