В самом скором времени Вудхаусом займутся победители, у побеждаемых же в его адрес нареканий нет: пожилой человек, безобиден, законопослушен, лоялен, целыми днями сидит за пишущей машинкой или гуляет с собакой. А вот к Этель нарекания имеются. Миссис Вудхаус и в Париже (тем более – в Париже!) ведет себя вызывающе: ходит по магазинам и ресторанам, сорит деньгами, не в меру выпивает, общается со старыми знакомыми по Лэ-Тукэ, знает все злачные места в городе – она будто забыла, что идет война. И однажды поздней ночью ее задержали на улице – у нее не оказалось при себе документов. Выручил муж, а верней – его громкая слава: один из арестовавших Этель полицейских увлекался романами Вудхауса и вместо того, чтобы отвезти миссис Вудхаус в полицию, передал ее мужу из рук в руки, и еще честь отдал.
Но веселая, разгульная жизнь Этель Вудхаус продолжалась недолго: 16 мая 1944 года в лондонской клинике от осложнения после гинекологической операции в возрасте сорока лет умирает Леонора. Радость многословна, горе на слова скупо. «Мы убиты страшным известием о Леоноре», – пишет Вудхаус Таунэнду 24 октября: о смерти дочери и падчерицы Вудхаусы узнали только в сентябре. «Никогда уже не приду в себя» – в письме Маккейлу от 26 июня 1945 года всегда многословная, эмоциональная Этель еще лаконичнее мужа.
2
6 июня союзники высаживаются в Нормандии, 25 августа входят в Париж. Днем позже Де Голль принимает парад победы на Елисейских полях (свидетелем которого становятся по чистой случайности и Вудхаус с Чудиком).
А спустя еще три дня, под вечер, в номер-люкс Вудхаусов в «Бристоле» поднялся молодой английский офицер из МИ-6, бывший корреспондент «Manchester guardian» Малькольм Маггеридж. В начале войны Маггеридж работал на Британскую секретную службу в Мозамбике, был хорошо знаком с Грэмом Грином, также находившимся в это время в Африке, теперь же состоял в службе связи при спецвойсках Де Голля. Писателя Вудхауса Маггеридж знал плохо, легкомысленные комедии из жизни английской знати представлялись ему сущей ерундой. Про антивудхаусовскую кампанию, развязанную летом 1941 года лондонскими СМИ, он тоже знал лишь понаслышке – был тогда в Африке. Как писатель Вудхаус, таким образом, интересовал его мало; гораздо больший интерес вызывал у него Вудхаус как английский подданный, который во время войны четыре года находился на вражеской территории и теперь нуждался в тщательной проверке. Вот эту проверку Маггериджу и надлежало осуществить.
Дверь Маггериджу открыл «совершенно лысый, приятной наружности, крупный пожилой мужчина. В серых фланелевых брюках и просторном, мятом спортивном пиджаке он походил на школьного учителя
[79]». Открыл, вынул изо рта трубку и, широко улыбнувшись, крепко пожал посетителю руку. С незадачливым юмористом, подозреваемом в коллаборационизме, Маггеридж собирался говорить о том, в каком сложном, двусмысленном положении тот оказался и какое наказание ему грозит, если он будет признан виновным. Однако вместо заготовленных угроз и нравоучений Маггеридж, совершенно неожиданно для себя самого, сказал, что лично ему, Маггериджу, все обвинения, выдвинутые против Вудхауса в связи с радиопередачами из Берлина, кажутся смехотворными. После чего, и тоже неожиданно, разговор почему-то переключился на литературу; не Маггеридж Вудхауса, а Вудхаус Маггериджа принялся «с пристрастием допрашивать»: что́ сегодня читают в Англии, какие идут пьесы, открыты ли клубы, по-прежнему ли в цене «Times Literary Supplement» и «Punch». Откуда-то на столе появилась бутылка вина, за окном незаметно сгустились сумерки, а беседа «следователя» с «подследственным» всё меньше и меньше походила на допрос. Расстались Вудхаус и Маггеридж друзьями – и оставались друзьями еще лет тридцать, до смерти Вудхауса.
С заданием допросить (или, скажем мягче, расспросить) «предателя Родины» Маггеридж не справился – зато сумел набросать довольно точный психологический портрет писателя, который, к чему скрывать, сразу же ему приглянулся.
«Этот человек, – пишет Маггеридж в своем очерке «Вудхаус в затруднительном положении», – не приспособлен к жизни в эпоху идеологических конфликтов. Идеологических противников для него не существует, на ненависть он попросту не способен. При таком темпераменте он не может быть образцовым гражданином в середине XX века… Из-за природной скромности, а может быть, и робости он уходит в себя, даже его юмор – это своеобразная маска, под которой он прячется. Он не витает в облаках и не припадает к земле – он ни то, ни другое; он – посередине, на ничейной территории. Являются ли его радушие, доброта не более чем искусной маской, за которой скрывается совсем другой Вудхаус, – сказать невозможно».
Понравилась Маггериджу и Этель:
«Какая же она энергичная, живая! Изо всех сил старается быть мудрой и предприимчивой. В не меньшей степени, чем Вудхаус, хочет казаться наивной, не от мира сего. Она – смесь миссис Куикли и Флоренс Найтингейл
[80], есть в ней что-то и от леди Макбет».
В свою очередь, и Маггеридж тоже пришелся Вудхаусам по душе. Он скрашивал им нелегкую жизнь в послевоенном Париже, приходил на помощь, если возникала нужда, а нужда, как мы вскоре увидим, возникала постоянно. Знакомил с нужными и интересными людьми – с Оруэллом, Займеном. Давал советы, без которых Плам и Этель шагу не могли ступить, – положение Вудхауса ведь и впрямь было непростым. Вслед за издателем Вудхауса Гербертом Дженкинсом, его агентом по правам А. П. Уоттом и золовкой покойной Леоноры, членом Парламента от консерваторов Тельмой Казалет-Кир, советовал писателю «сидеть тихо и не высовываться», разговоров о пресловутых радиопередачах не вести, интервью не давать. Главное же – не «качать права»: я, мол, ни в чем не виноват, хотел как лучше. Но одними советами сыт не будешь – и Маггеридж посылает Вудхаусам продукты, выполняет их поручения, когда ездит в Англию. Когда же весной 1945 года его отозвали в Лондон, Вудхаус написал ему проникновенное письмо, где есть такие строки:
«Нам Вас очень не хватает, Малькольм. Порой мы пытались выразить Вам всю нашу благодарность за вашу трогательную заботу, но, боюсь, эти попытки не увенчались успехом».
А 9 сентября 1944 года в «Бристоле» состоялся уже настоящий допрос; вел его майор Кассен из МИ-5. Кассен специально прилетел в Париж с поручением выяснить подробности поведения и образа жизни Вудхаусов во время войны; если Маггеридж был следователем-любителем, то Кассен – профессионалом. Тут уж было не до крепких рукопожатий, бокала вина, литературы и разговоров о столичных клубах. Кассен держался холодно, суховато, в «Бристоль» с 9 по 12 сентября являлся как на работу, в одно и то же время, и часами, делая пометки в блокноте, задавал Вудхаусу и его жене десятки вопросов – и проходных (или они только на первый взгляд казались проходными?), и неудобных. Сотрудника МИ-5 интересовало абсолютно всё. Как складывалась жизнь Вудхауса до 1939 года? Как протекала его жизнь в Лэ-Тукэ до ареста? Его пребывание в Тосте, распорядок дня, круг общения? Настроение в лагере, как оно менялось? Когда впервые зашел разговор о радиопередачах? С кем и при каких обстоятельствах? Как Вудхаус был освобожден из лагеря? Один или вместе с кем-то еще? Жизнь Вудхауса в Берлине до и после радиопередач? Круг общения в Берлине? Жизнь Вудхауса в оккупированном Париже с осени 1943-го по август 1944-го? Круг общения? Финансовое положение?
