Открытие Платона в эпоху Возрождения было не просто знакомством с наследием выдающегося философа, но узнаванием мистического напряжения и амбиций античной религии. Если про Аристотеля можно было сказать, что он занимается естественно- научными и земными вопросами, затрагивая небесные дела только в той мере, в какой они доступны всем земным существам, то про Платона этого уже сказать было нельзя: он говорил и о недоступности и непознаваемости небесного, но требовал, чтобы наш ум был обращен к этому недоступному. Платон стал так же представлять всю античную мудрость, как Моисей – всю библейскую мудрость: он и богопросвещенный мистик, и законодатель мышления.
Марсилио Фичино (1433–1499) создал первую в новой Европе Академию, просто небольшой кружок, который собирался и вел беседы по образцу диалогов Платона. Фичино был священником, переводчиком с греческого, а также приверженцем натуральной магии: он считал, что в природе, музыке и книгах действуют одни и те же законы, и, правильно подбирая звуки или запахи, можно улучшить состояние здоровья и даже повлиять на политические события.
Увлечение Платоном привез из Греции в Италию Георгий Гемист (1360–1452), который перевел свою фамилию, буквально «Наполненный», на более древний греческий, и получилось Плифон – его порадовало сходство с именем Платон. Плифон считал, что Аристотель сделал учение Платона слишком плоским, поставив все добродетели на один уровень и объявив, что, скажем, честность, справедливость и проницательность одинаково важны мужественному человеку. У Платона же – лестница восхождения по добродетелям все выше, от телесных – к духовным и небесным. Плифон утверждал, что Запад зашел из-за Аристотеля в тупик, споря о всё более выхолощенных понятиях и упражняясь в мелочных различениях. В конце концов, Плифон даже христианство стал считать слишком однообразным, отказавшимся от фантазий о множестве богов.
Фичино не собирался отказываться от христианства, поэтому в отличие от Плифона, в своих рассуждениях шедшего снизу вверх и желавшего увидеть разных богов и разные высокие добродетели, он шел сверху вниз, от единого Бога – к многообразию явлений. Согласно Фичино, Бог совершенен, но совершенство должно быть бесконечным не только по мере, как это для чувства, но и по числу, как это для ума. Поэтому, как только Бог задумал создавать мир, из его мысли появилось бесконечное множество ангелов, образовавших совершенный умопостигаемый мир. Тогда Бог понял, что пора делом заняться, и на этом возникла душа, как узел соединения слова и дела. Так как Бог непосредственно занимается делом, даже если и зовет ангелов на помощь, всё равно решает всё сам, то душа сохраняет образ Троицы, делясь на ум, рождающийся от него гнев (волю действовать) и исходящее от них вожделение (влюбленность и любовь). Далее, чтобы душа понимала, что именно надо делать, возникают качества вещей, скажем, их форма, температура или мягкость. Наконец, возникают сами материальные вещи, чтобы быть памятниками совершенных Богом дел, и душа воплощается в тело. Бог Иисус потому спас людей, что не просто воплотился, но преодолел границы качеств вещей, превращая воду в вино или хлеб в свое тело, и тем самым дал возможность людям быть причастными не только вещам, но и Троице в своей душе.
Джованни Пико граф делла Мирандола (1463–1494) пошел еще дальше и заявил, что Бог сотворил мир не в течение шести дней, а постоянно его творит, поэтому и другие религии тоже истинны, раз они тоже невольные свидетели этого продолжающегося творения. Мирандола рассуждал так: шесть дней – это просто схема, позволяющая соотнести участие ангельского, небесного и элементарного миров в создании этого мира. В первый и четвертый день ангелы создают основную структуру мира, во второй и пятый день небо создает разнообразие в этом мире, а в третий и шестой день дают о себе знать материальные элементы, в конце концов создающие материального человека. Так как никто из участников сотворения мира не исчез, то это сотворение продолжается, особенно когда появляется очередная новая религия, способная это теоретически осмыслить. Преимущество христианства перед другими религиями только в том, что оно способно оценить это творение, тогда как другие религии слишком торопятся им восхититься и потому придумывают своих богов.
Последовательным платоником был Франческо Патрици (1529–1597), хорвато-босниец по происхождению, преподававший в Ферраре и Риме. Патрици считал, что Аристотель, когда ввел понятие Перводвигателя, затемнил учение Платона, в котором свет разума зависим от божественного света и в основе мироздания лежит не движение, а переживание света. Так как свет освещает все вещи без исключения, то Патрици пришел к выводу, что все вещи одушевленные. Аристотель, по его мнению, сузил понятие души, ограничив ее отдельными функциями, такими как рост или, в случае человека, разум, тогда как душа – это способность вещи быть не только собой, быть трепетной, мы бы сказали вибрирующей, радовать человека и угождать ему или другим вещам, находить себе место среди других вещей. На Патрици потом ссылались материалисты Просвещения.
Профессор Болонского университета Пьетро Помпонацци (1462–1525) попытался возродить былой средневековый авторитет Аристотеля и даже его арабского толкователя Аверроэса, осужденного Фомой Аквинским. Согласно Помпонацци, раз бессмертие представляет собой предмет интеллектуального созерцания, то лишь та душа станет бессмертной, которая добилась интеллектуальности на уровне ангелов, в противном случае она останется смертной, как распоряжающаяся только смертными категориями, и в том числе телом как смертной категорией. В этом смысле все люди, по Помпонацци, имеют, скорее, смертную душу, так как значительное число реакций ее обусловлено телом, а не содержанием интеллектуального познания. Тем более вера в бессмертную душу, по мнению Помпонацци, безнравственна, раз человек начинает совершать добрые поступки только в расчете на посмертное воздаяние, действуя тем самым эгоистично и корыстно. Если для средневековых мыслителей будущая жизнь была предметом созерцания, то для Помпонацци она уже стала предметом оценки и сравнения.
И вместе с тем Помпонацци допускал и бессмертие души, и бессмертие мироздания, но только при одном предположении, что Бог не обладает никакими из свойств, которые мы могли бы ему приписать, что он выше и катафатического, и апофатического богословия, но некая сила или принцип, которому никакой ум не может противостоять. Только такая отвлеченная сила действует так, что никакие данные смертного тела, от которых человеческая душа не может избавиться, не воспрепятствует бессмертию. Но пока мы не способны рассуждать о таком Боге, будем скромно считать свои души смертными.
Никколо Макьявелли (1469–1527) построил на смешении этического и естественнонаучного понимания «добродетели» («доблести») целую политическую теорию, влиятельную даже в наши дни. В трактате «Начальник» (часто переводят его как «Государь» или «Князь», что неточно, потому что Макьявелли говорит о республиканском лидере, не имеющем привилегий по праву рождения и всего добивающемся собственными силами) он подробно объясняет, что доблесть – это некоторое качество, которое помогает человеку осуществить то, что уже задумала о нем Фортуна, благоприятное стечение обстоятельств, и стать не меньшим притворщиком, чем природа, которая притворна, раз в ней есть свои маски удачи и неудачи. Про Макьявелли иногда говорят как о первом проповеднике безнравственности в политике, но на самом деле он просто считал, что люди часто обманываются в оценке обстоятельств, и часто благими намерениями поэтому вымощена дорога в ад, и лучше, чтобы появился сильный лидер, который хотя бы объясняет всем, чего он хочет. Другое дело, что такой лидер может стать тираном, но его постигнет тогда судьба, потому что ему перестанут доверять, а значит, он сам начнет совершать опрометчивые поступки.
