Запоздалым представителем Ренессанса был неаполитанский профессор Джамбаттиста Вико (1668–1744) – создатель «новой науки об общей природе наций», соединившей иносказательное истолкование библейской истории и мифологии с общим представлением об историческом прогрессе. Вико рассуждал так: о древнейшем периоде истории человечества у нас нет письменных источников, да и для позднейших периодов они не всегда достаточно подробны. Но очевидно, что начало истории человечества должно быть очень убедительным, раз оно определило дальнейшие пути людей и общую природу людей, независимо от их привычек, предпочтений и планов. Таким началом была свободная воля, которая не прошла испытания историей – человечество было почти уничтожено всемирным потопом. Поэтому люди после потопа стали учиться не только ремеслам, но и распознанию знаков, правилам чтения знаков, так появилась первая философия. У евреев как библейского народа этим знакам соответствовали определенные смыслы, например манна в пустыне как необходимость заботиться о ближнем, и тем самым постепенно создавалась идея свободы. У язычников мифы, наоборот, оказывались двусмысленными, и поэтому у них был путь проб и ошибок. Распознавая знаки, они иногда создавали идеи, а иногда с тем же воодушевлением созидали собственное тело – отсюда появлялись гиганты, титаны, герои, которые гибли, тогда как идеи остались бессмертными.
Глава 5
Возникновение новой философии
Как Декарт себя защищает
Основоположником новой философии часто называют английского ученого и политика Фрэнсиса Бэкона (1561–1626), что весьма неточно: уже у ренессансных философов, таких как Лоренцо Валла, появляется критика всей предшествующей философии. И чем дальше развивается наука о средневековой философии, тем больше мы знаем, как много вполне «современных» вопросов было в ней поставлено.
Для Бэкона недостатком Аристотеля было уже то, что Аристотель с равным усердием разрабатывал общенаучные и частнонаучные вопросы, а значит, не мог по-настоящему систематизировать науки: небесные явления могли быть отнесены и к метафизике, и к физике, и к метеорологии, и даже если они делились на уровне, что перводвигателем занимается метафизика, а ближайшими к земле вещами – метеорологика, то это деление на уровни не проясняло порядок нашего познания, но разве что место, где мы что должны познавать. Бэкон заявил, что новая метафизика должна заниматься не устройством бытия, а находить общие подходы к материалу, подходящие для всех наук.
Декарт строит модель познания на самом деле мало отличающуюся от средневековой. Он исходит из того, что человек может долго заблуждаться, и тогда он не является вполне собой, точно так же как для христианской аскетики грешник никогда не бывает вполне собой, а оказывается жертвой темных сил. Но он может и не заблуждаться, если обретет свою истину как истину своего бытия мыслящей субстанцией. Тогда «Я мыслю – следовательно, я есть», – из способности мыслить истину, в том числе истину своего бытия, Декарт выводит, как именно человек может осознать свое самостоятельное существование. Обычно обращают внимание на то, что у Декарта «я мыслю» означает не просто размышление на тему, а акт, формирующий сознание, но не обращают внимание на то, что «существую» – тоже не просто способность приложить к себе бытие, но способность совершенно самостоятельно соотнести себя с бытием, а значит, осознать свое бытие только как самостоятельное бытие.
Потом ход Декарта повторил Кант, заявивший в «Критике чистого разума», что само слово «бытие» не имеет никакого смысла, прибавляемого к смыслу существующей вещи: все равно, что сказать «Кант существует», «Кант есть» или «Перед нами Кант». Средневековому философу такой ход мысли был бы совершенно непонятен: Бог обладает совершенным и истинным бытием, которое не обязано быть перед нами, бытие Бога несравненно выше бытия сотворенных им вещей, поэтому «есть» в выражении «Бог есть» прибавляет к понятию о Боге то, чего не может прибавить к понятию о человеке, а значит, имеет огромный смысл. Но Кант имеет в виду, что сознание человека уже подразумевает, что вещи берутся в их бытии, а не в их возможности обрести какое-либо бытие, и тем самым мы познаем вещи как есть, включая такую вещь, как нашу способность сознавать вещи.
Декарт настаивает на том, что мы можем обрести ясную и отчетливую идею бытия: наш ум устроен так, что раз где-то существует истина, раз мы сбылись, то Бог нас не обманул, а значит, и мы можем утверждать истину. То, что для Бога оказывается простым утверждением или суждением, или говоря на языке аналитической философии XX века, «пропозицией», то для человека оказывается интерпретацией: Бог создает истину как возможность не обманываться, человек сознает себя в тот момент, когда понимает, что он может быть не обманут. С последним словом нам надо быть внимательными: слово «момент» в новой философии, которое Декарт не употребляет здесь, а мы уже без него не обойдемся, благодаря Исааку Ньютону (1642–1727) означает вовсе не промежуток времени, а определенное отношение к движению, как в физическом «момент вращения», а именно, нахождение той точки, в которой движение более сложной системы начинается или заканчивается.
Тогда человек мыслит истину как достоверность, убеждающую его, что его сознание работает не зря. Понятие о «достоверности» перестает быть достоянием отдельных наук, вроде физики или юриспруденции, и становится необходимой частью философии вообще. Сразу же возникают и современные представления о субъекте и объекте. Конечно, сами эти слова существовали и ранее: например, словом «субъект» называли подлежащее в предложении, предмет высказывания или вообще субстанцию. Словом «объект» именовали препятствие познанию, нечто лежащее напротив, поставленное перед взглядом, через что еще только предстоит пробиться к подлинному созерцанию. В новой философии субъект и объект – необходимые персонажи познания: субъект обладает достаточным сознанием, чтобы познавать объекты, а объект способен подтверждать свою достоверность и тем самым становиться познанным.
Как и Аристотель, Декарт исходил из того, что отдельным философским и научным дисциплинам должна предшествовать «первая философия», метафизика, которая и устанавливает исходные понятия, соотношения и правила, необходимые для дальнейших рассуждений. Но в отличие от Аристотеля, Декарт исходил не из общей способности человека познавать окружающий мир и убеждаться с помощью философии в его неоднородности, но из постоянного сомнения.
Что означает это сомнение? Вот перед нами стол, на нем книги. Мы, конечно, можем усомниться в названиях вещей, сказав, что это не стол, а «часть комплекта мебели» или «бюро», и что это не книги, а «книги, брошюры и другая печатная продукция». Также можно вспомнить про античных скептиков, которые утверждали, что если мы до конца не можем выразить вещь в слове, до конца не можем ее ощутить или не знаем вполне ее будущего, то мы не можем уверенно утверждать само существование вещи. Но сомнение Декарта гораздо радикальнее: нас могут обманывать не только слова и наше отношение к словам, но и наши чувства и наше отношение к чувствам.
Вслед за Декартом Спиноза также утверждал, что достоверность вовсе не бытовая уверенность: в быту можно быть уверенным сколько угодно и уверенно себя вести, но это не значит, что мы не столкнемся с вопросом об истине, как только выйдем за пределы этого психологического самоуспокоения. Истина принадлежит не порядку наших чувств или нашей способности познавать вещи, но порядку самого бытия, и наша встреча с истиной – всегда постановка под вопрос самого нашего существования, достаточно ли мы существуем, чтобы быть.
