Были и мыслители одновременно идеалисты и материалисты, прежде всего Артур Шопенгауэр (1788–1860). Шопенгауэр, считавший себя наследником Канта и противником Гегеля, говорил, что мир существует только тогда, когда он видим, когда он стал представлением, потому что отсутствие бытия представлением тождественно отсутствию бытия. Непредставленное бытие – это не состоявшееся, не состоятельное. Вроде бы Шопенгауэр идеалист, ставящий всё существование мира в зависимость от идеи, представления, некоего чувственного образа, который при этом, чтобы состояться как мир, должен состояться как идеальный и безупречный. Но сама эта видимость понимается материалистически, как такое состояние материи, при котором эта видимость становится возможна. Шопенгауэр доказывает, что за таким представлением стоит воля как единственная субстанция, достаточная для обоснования всего происходящего, и воля опять же понимается идеалистически, как чистая самореализация вне материи, но и материалистически, как не существующая вне свойств материи, таких как всеобщая связность вещей и состояний причинностными связями.
Глава 7
От Просвещения к романтизму
Как Просвещение стало философским движением
Просвещение восходит к тому повороту в отношении к чувству и ощущению, который произошел еще в картезианстве. Скажем, Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781), который видел причиной сдавленного крика Лаокоона (знаменитая античная статуя) не мужественный стоицизм, как это увидел бы классицист, апеллирующий к наглядности «трёх единств», представляющих зрителю всю государственную доблесть героя, готовность погибнуть, а необходимость отразить не случайный момент жизни героев, а идею человека в ее чувственной конкретности, был идеологом Просвещения.
В отличие от предшественников, преподававших в университетах и считавших, что для ума первичны знаки, которые и позволяют уму мыслить, а не просто воспринимать, и знаком может выступить что угодно, Декарт утверждает, что для ума первичны ощущения, которые и вызывают в мозгу идею, которая никак не сходна с предметом внешнего мира (предмет объемный и ощутимый, идея умозрительна и мгновенна), но которая связывается с этим предметом в силу привычки. Так возникает понятие сознания как контроля над этой привычкой, способного тем самым надежно связать наши представления и предметы нашего опыта. Такое надежное связывание с точки зрения риторики и других старых «искусств» – тавтология, «это есть это», но в системе Декарта сознание всегда подвижно, так как оно должно всегда делать выводы о происходящем: аффект, причиненный чувственным восприятием предмета, требует постоянно восстанавливать позицию познающего сознания, которое тогда только и может понять, когда именно и от какого предмета оно что претерпело. Возможна критика текста как «только слов» и новая культура европейского романа, развивающего текст не из других образцовых текстов, но из аффектов героев и читателей.
В русском языке слово «аффект» употребляется для обозначения очень сильного переживания, при котором человек полностью теряет контроль над собой: «поступок в состоянии аффекта». Но в западных языках значение этого слова шире: оно обозначает любую эмоцию, которую мы опознаем как задевшую нас извне, а не появляющуюся в ходе наших субъективных переживаний. Например, любуясь какой-то вещью, мы испытываем эмоции, но если мы не можем понять, как можно было создать такую вещь, мы переживаем аффект. В нашей культуре мы иногда смешиваем эмоции и аффекты, например отказываемся обсуждать фильм, потому что он произвел на нас слишком большое впечатление, хотя ясно, что нас просто захватили эмоции, а не парализовал аффект.
Кант определял чувственность как способность узнать, какой именно сейчас предмет на нас воздействует, тогда как аффект – как непосредственное воздействие этого предмета. Например, «мне плохо» – это аффект, а «этот человек мне неприятен» – это чувственность. Этим учение Канта отличается от античной и средневековой философии, в которой аффект (пафос) понимался как тревога души, противоположная ясности ума Бога и совершенного человека, и если допускался, то как событие (Страсти Христовы), а не как эмоция.
Средневековая философия делила вещи на «умственные» и «чувственные». Умом постигались Бог и ангелы, числа, идеи, пропорции. Чувствами постигались материальные вещи, исторические ситуации, поступки и эмоции. Любые чувственные вещи могли быть знаками для умственных вещей, поэтому разнообразие природной жизни указывало на милость Божию, а музыкальная гармония – на строй божественного замысла.
Слово «чувство» в эпоху Разума стало означать важнейшие социальные практики, такие как дружба и любовь. «Воспитание чувств» – это воспитание таких социальных навыков, «иметь чувства» – уметь дружить и влюбляться, «и чувствовать спешит» – спешит знакомиться с разными людьми и попадать в разные ситуации, «оправдал чувства» – оказался лучшим другом, а «оскорбил чувства» – оказался не настоящим другом.
Хорошая иллюстрация – строки из стихотворения Е. А. Боратынского:
Счастливцы нас бедней: всевидящие боги
им дали чувственность, а чувство дали нам.
Смысл стихотворения: мы бедны, но зато мы умеем дружить и общаться, а богачи умеют только находить наслаждения, которые им надоедают. Равно как в русской литературе встречается выражение «почувствовал всем существом» в значении – понял, что законы жизни, социальные или психологические, превышают возможности разума, что красота природы или красота любви – знак умопостигаемого, а не просто очередной вариант чувственного. Такое чувство может угрожать психическим автоматизмом (синдром Кандинского-Клерамбо), ощущением, будто не ты действуешь, а твой организм действует, а ты наблюдаешь за его действиями. Но оно же есть чувство жизни, и его нельзя назвать «аффектом», потому что понятие аффекта подразумевает в новой философии обычно привязанность, эмоционально насыщенную жизнь благодаря постоянному участию в ком-то или чем-то. Скажем, актер вызывает аффекты, когда заранее заслужил расположение зрителя: зритель, не доверяющий актеру, не сможет и вполне оценить его игру. Или тот же пример «мне плохо» – дело не просто в расстройстве организма, а моей привязанности к организму, желании сделать ему лучше.
Эпоха Просвещения создала свою экономику философии, означавшую, что философия становится не только предметом повышенного социального внимания, но и предметом инвестиций. Апофеоз этой экономики – знаменитая «Энциклопедия» (1751–1780) Д. Дидро и Ж.-Л. д’Аламбера, тома которой стоили весьма дорого, но широко покупались по всей Европе, потому что давали возможность усвоить и систематизировать знания самостоятельно, научиться применять новейшие знания в ремеслах. По сути, это была первая книга, организующая инвестиции в «инновации», заявленные на ее страницах.
Просвещение уже работало и с новым пониманием сознания, и с новым пониманием чувственности. Этьенн Бонно де Кондильяк (1715–1780) резко разделил знание и ощущение, мы можем что-то ощущать неосознанно, например мы ощущаем недомогание, но знаем мы его только тогда, когда понимаем, что оно затрагивает нас, а не просто где-то ощутимо. Мы ощущаем всегда воздух, но редко задумываемся, что он нас окружает, мы ощущаем землю под ногами, но идем, совсем не делая никаких умозаключений, как именно идти. Самым простым ощущением Кондильяк считал обоняние: от него можно отвлечься, чувствуя неприятный запах, можно его не запоминать, тогда как звуки и тем более изображения мы запоминаем.
