Через много веков также обновила суть видений другая монахиня-философ, Анна Катерина Эммерих (1774–1824). Слабая здоровьем, но сильная духом она много размышляла над Евангелием, представляя сцены живо, как в романе. Ее видения очень понравились романтикам – литературным секретарем ее стал Клеменс Брентано, один из составителей сборника немецкого фольклора «Волшебный рог мальчика». Брентано записал ее видения, рассматривая их как новое Евангелие, подходящее для эпохи романов, когда всем нужно знать и характеры героев, и причины их поступков, и сочувствовать героям, и понимать их внутренний мир. Так Анна Катерина стала новым евангелистом.
Главный вопрос, который ее занимал, – причины предательства Иуды. В своем Евангелии Анна Катерина ответила на этот вопрос подробно, получилась целая повесть. Иуда был восторженным учеником Иисуса, чутким и одаренным, с поэтическим ощущением природы и добродетели. Он быстро признал, что его учитель – чудотворец, он смог увидеть благотворность учения Иисуса. Но вдруг он осознал, что ни у него не будет детей как у странника, ни у его учителя, мечта о семейном счастье захватила его и стала тем призраком, который уничтожил его действительные переживания. Уже не радовали его ни цветы Галилеи из притч учителя, аромат которых он вдыхал по утрам, ни улыбки на лицах множества слушателей, ни беседы, полные неземной кротости. Затем Иуда понял что-то еще более страшное – его учитель никогда не будет любезен народу: народу нужны хлеб и зрелища, а учитель завершает служение скромным ужином. Иуда оказывается классицистом, которому нужно, чтобы служение завершалось торжеством во дворце, по всем правилам, и ему учитель чужд как романтик, он его предает в надежде на тихое семейное счастье на тридцать серебренников.
Екатерина Сиенская (1347–1380) – реформатор итальянской духовности, первая женщина, проповедовавшая с амвона и отправлявшая официальные послания римскому папе и епископам. Такая смелость речей была и ее телесной смелостью: она могла не есть неделями, а когда в молодости мать повезла ее лечиться на теплые источники, она залезла в самый горячий, чтобы наглядно представить адские муки и более не допускать никаких несправедливых поступков. Как и Данте Алигьери, Екатерина Сиенская считала, что итальянский язык, став языком богословия и философии, объединит всех жителей Италии независимо от происхождения и местоположения; поэтому она со всеми говорила так свободно, и с властителями, и с нищими. Для нее настоящий взгляд на вещи – взгляд Бога: в одном из видений даже она ощутила, как Бог забрал ее сердце и вложил свое сердце на ее место, так что по легенде у нее на груди осталась рана. Смысл этого видения – нельзя познать устройство вещей только частным опытом, нужно то сердце, которое любит весь мир и знает, что такое любовь.
Екатерина была настоящим политическим мыслителем. В письмах королям, полководцам и папам она предлагала свой проект вечного мира на земле. По мысли Екатерины, для этого каждый должен занять свое место, папа вернуться из Авиньона в Рим, а полководцы квартироваться там, где действительно есть, кого защищать. Мира не будет, пока все действуют с помощью угроз и штрафов, взыскивая прежние долги, потому что тогда жадность угрожающих подает плохой пример войскам, которые начинают войны и грабежи. Поэтому нужно прежде всего отказаться от взысканий, от наказаний по политическим мотивам, а вместо этого каждый правитель пусть окружит себя хотя бы небольшим советом, состоящим из святых и безупречных людей. Тогда вся деятельность в политике станет не просто честной, а вдохновенной, и там, где раньше были стены, там будут мосты щедрости.
Свою последнюю книгу «Диалоги о божественном промысле» Екатерина диктовала, не выходя из состояния экстаза, изумления, при котором ее посещали видения. В этой книге диалог – не просто разговор, но правило познания реальности: Бог вызывает изумление своим величием, но еще большее изумление вызывает тем, что любит таких жалких и непостоянных существ, как мы. Так из взаимодействия двух изумлений и рождается возможность говорить о Боге. Так же точно можно сказать, например, о политике: удивительной кажется сама мысль, что на земле наступит мир, но еще удивительнее, что мир действительно иногда наступает. Если мы будем держать эти два удивления в уме, то поймем, как надо мирить политических противников, не слишком угодничая перед ними, но показывая, что они сами мечтают о мире, просто еще до конца этого не знают.
Кристина Пизанская (1364–1430) – поэтесса и историк, написала иносказательную поэму «Город женщин». Кристина была огорчена тем, что рыцарские романы рассказывают только о подвигах мужчин, а некоторые моралисты даже заявляют, что женщина – лишь помеха в государственных делах, в войне или на корабле, что из-за женщин мужчины начинают вести себя неразумно. В ответ на это Кристина рассказывает в поэме, как она мысленно строит Город Женщин. Она роет котлован – уносит прочь землю предубеждений против женщин, а кирпичи для стен города – рассказы о знаменитых женщинах, прославивших свои страны и весь мир. Дома будут добродетелями, а в храме будет жить Дева Мария. Дело в том, что по-французски названия всех добродетелей женского рода, поэтому, чтобы доказать добродетельность женщин, нужно было найти только общее основание. Им оказывается глубокая древность: Семирамида так строила города, как не умел никто из мужчин, амазонки воевали лучше любых армий, а королевы не совершали таких ошибок, какие совершали короли. Хотя вроде бы перед нами просто защита роли женщин в истории в литературной форме, в «Городе женщин» есть философский смысл: поступки людей являются продолжением тех представлений о добродетели, которые осознаются как наиболее родные, и, значит, женщины могут лучше всего усвоить добродетели, которые все по названию женского рода. Нужно только, чтобы женщины лучше знали историю, и тогда, узнав, что женщины и строили, и правили, они смогут делать то же самое.
Эразм Роттердамский (1469–1536) ратовал за женское образование: в одном из «разговоров запросто» он изобразил образованную женщину, списав ее с дочери своего друга Томаса Мора. Нелеп беседующий с ней невежественный монах: когда женщина говорит, что и Мадонна читала книги перед благовещением, монах думает, что она читала бенедиктинский молитвослов. Для монаха как будто всегда существовали молитвословы, тогда как для героини Эразма и самого Эразма подобрать нужные книги – самостоятельная задача.
Первая академия, принимавшая женщин, – Аркадская академия, созданная в Риме в 1656 году королевой Кристиной Шведской, изгнанной из Швеции за чрезмерное пристрастие к роскоши и в Риме создавшая как бы мини-государство, двор, окружив себя поэтами и учеными. Целью академии было политически объединить Италию вокруг, в частности, оперного искусства, превратив всю страну в блаженный край, новую Аркадию. Академия должна была указывать оперным либреттистам и музыкантам, как не увлекаться готовыми образцами, но действовать в согласии со здравым смыслом и гармонией. Гербом академии стала собака, как страж хорошего вкуса.
Нужно заметить, что на переходе к новому времени гендерная идентичность (ощущение своего пола как значимого для определения человеческой природы) не могла всегда проявиться в полной мере, потому что повесткой дня оказывалась чаще национальная идентичность. В разных странах, у разных народов философия возникала как самостоятельная дисциплина из научно-политических потребностей, иначе говоря, из необходимости действовать продуманно на международной арене и обеспечить в данной стране должный уровень научного знания. Например, первым самостоятельным хорватским философом считается Степан Градич (1613–1683), директор Ватиканской библиотеки, который, когда землетрясение разрушило Дубровник, организовал сбор помощи по всей Европе и написал латинскую поэму о землетрясении, чтобы на событие обратил внимание весь образованный мир. Градич занимался тем же, чем занимались ученые его времени, вслед за Кеплером и Галилеем: оптикой, позволявшей лучше понимать положение звезд, вопросом об ускорении тел, иначе говоря, истончением самих инструментов наблюдения – а нет ничего лучше для научного общения, для переписки ученых, чем такие уточнения, сразу вовлекающие в работу всю научную Европу. Главный вопрос, который его интересовал, как соотносятся движение, геометрическая абстракция и геометрическая фигура: например, вслед за Галилеем он исследовал конус как образуемый при вращении особой фигуры вписанного в круг прямого угла, из чего можно было вычислять объем конуса – вопрос стоял о том, что этот конус представляет собой исключительно математическую проекцию, осуществимую, когда вся система приведена в движение. Для Градича за этим стоял философский вопрос, важнейший в эпоху научной революции, когда все уже признали, что земля и все вокруг движется: будут ли модели, создаваемые на основе движущихся тел, упрощением, необходимым для понимания и легкости расчетов, или усложнением, открывающим новые перспективы для вычислений. Градич решил этот вопрос, указав на то, что создаются модели не самих тел, а их пределов, тем самым предвосхитив дифференциальное исчисление Лейбница.
