А, например, первым самостоятельным финским философом считается знаменитый ботаник Пер Форссколь (1732–1763). Он исходил из того, что современная ему философия уже не может опираться только на какой-то один источник, так как мы никогда не сможем сказать, что другие народы не могут лучше нас сделать выводы из тех же наблюдений. Для Форссколя логические законы были не просто содержанием сознания, но определенным методом, облегчающим выводы. Из этого следовало требование политических свобод, которые и позволяют беспрепятственно объявлять любые выводы, а значит, и совместными усилиями всех мыслящих людей уточнять методы исследования. Форссколь уже действует в ситуации эпохи Просвещения, в которую ученые не просто привлекают внимание коллег к своим расчетам, но показывают, что их расчеты уже стали «ремеслом», существуют не только в стенах Академий, но и в уже произошедшем их внедрении. Но мы отвлеклись на мужчин, вернемся к женщинам.
Маргарет Кавендиш (1623–1673), герцогиня Ньюкасла, первая создавала образ женщины в новой науке. Образ женщины очень дисциплинированной, продумывающей свой облик до мелочей, она обозначила в стихотворении «Леди в одежде юности»:
Ее кудрей восторг, пьянящий и манящий,
Очерчивал легко высокий лоб блестящий,
А веки черные от вспышки ясных глаз,
Забыть о скромности заставили тотчас.
Румянцу чтоб придать изысканность коралла,
Она блистающие серьги надевала,
И шелковый убор, достойнее молвы:
Так аккуратна нить, так безупречны швы.
А кольца довершат с небесной честью сходство,
В движеньи рук ее отметив благородство,
Фигуры танца нам изящно говорят
О юном трепете, исполненном услад.
В романе «Пылающий мир» Кавендиш исследовала, как возникают естественные науки. В этом романе команда корабля погибла, но добравшаяся до крайнего севера ученая женщина открывает пылающий мир иной цивилизации, не знающей отвлеченных понятий, но способной преодолевать космические расстояния или измерять глубину моря. Таким образом, новая физика строится не на основании готового знания, а через открытие невероятных закономерностей в природе, тех ее сторон, на которые ранее не обращали внимания. Эти жители пылающего мира – образы экспериментальной науки, проникающей вглубь явлений и по-настоящему чувствующей их.
Мэри Уолстонкрафт (1759–1797) родилась в довольно бедной городской семье, ее мать часто страдала от упреков и побоев мужа, что пробудило в ней желание доказать, что женщины могут пользоваться всеми правами разума, которыми уже поспешили воспользоваться мужчины. Когда потом муж ее сестры вел себя неподобающим образом, утверждая, что только он может прокормить ее вместе с ребенком, то сестра по ее совету бежала из дома, оставив мужу ребенка – раз он считает, что без него ничего в семье не может быть, то пусть справится с задачами воспитания. Сестре, конечно, пришлось зарабатывать самой, а женщинам тогда платили мало. Но она радовалась, что теперь ее не будут попрекать ничем, потому что лучше жить в бедности, чем чувствовать себя перед всеми виноватой.
Философией Мэри заинтересовалась благодаря своей подруге Джейн Арден, в доме которой было огромное количество философских книг. С другой подругой, Фэнни Блад, они создали школу для девочек, что позволяло им и учить других, и самим дальше учиться, осваивая современную педагогику и ремесла. Мэри потом влюбилась в художника Генри Фюзли, но он был женат и никак не мог отозваться на ее страсть. В конце концов, она вышла замуж за Уильяма Годвина, романиста и публициста, радикального демократа, почти анархиста, который стал ее советчиком в философских изысканиях. Их дочь Мэри потом стала женой поэта Шелли и знаменитой писательницей, автором романа «Франкенштейн», показавшего, что создание искусственного человека несет в себе угрозу миру, потому что такой человек будет только тосковать, а значит, и искусство далеко не всемогуще.
Мэри Уолстонкрафт была очень чувствительна к искусству: она первая ощутила красоту северной скандинавской природы. Для нас сейчас привычно любоваться фьордами и заснеженными дорогами, но в Англии XVIII века это было немыслимо. Эти пейзажи казались страшными, а не чарующими. Но Уолстонкрафт в своих «Письмах» увидела в северной природе настоящее возвышенное, непосредственно захватывающее душу, заставляющее человека ощутить себя частицей мироздания, полностью раскрывшись чарующему воздействию необычных ландшафтов. Она считала, что северная природа напоминает, что человек может обойтись без многих материальных вещей, позволяя ощутить ту глубину собственных чувств, которой человек обычно не замечает за суетой дел.
Уолстонкрафт доказывала равенство мужчины и женщины с опорой на понятие «стандарт». Это слово в английском языке сначала значило «правильный образ жизни», но во второй половине XVIII века стало употребляться в философии в смысле «правило, норма». Например, Адам Смит (1723–1790) пояснял сходство между этикой и искусством тем, что и там, и там есть «стандарт», определенная всеми признаваемая норма, к которой можно долго приближаться, но от которой ни в коем случае нельзя отдаляться. В отличие от канона, который доступен только мастерам, а зрителями воспринимается интуитивно, стандарт, наоборот, был близок «здравому смыслу», иначе говоря, зрители должны были понимать не хуже, чем мастера, что можно, а что нельзя. Поэтому стандарт должен был быть сформулирован как можно проще и прямее, чтобы его приняла широкая публика. Уолстонкрафт в этом смысле говорит о «стандарте добродетели», который общий для всех людей, для мужчин и для женщин. Поэтому нельзя сказать, что мужчине положено быть только «сильным», а женщине – только «красивой» – ведь, в конце концов, мужчина и женщина движутся к одним и тем же нравственным целям.
Но, возразит иной, женщины ведь всегда эмоциональнее мужчин, а значит, настоящего нравственного равенства нет. На это Уолстонкрафт отвечала, что чрезмерные эмоции в женщинах развились исторически, потому что мужчины часто бросали женщин, часто их предавали или вели себя недостойно. Если бы мужчины действовали разумно, то и женщины были бы не менее разумны, и вместо чрезмерной чувствительности в них было бы прекрасное чувство.
Но как достичь равенства мужчин и женщин, если мужчина, скажем, отправляется на заработки, а женщина остается на хозяйстве? Тогда опять же каждый развивает свои навыки, и навыки мужчины важнее для выживания семьи, чем женские? Уолстонкрафт не теряется: если бы мужчины и женщины вместе получали образование, то семьи были бы только крепче. Пусть в совместной школе все равно девочкам будут преподавать шитье, а мужчинам – навигацию, они увидят, что каждый умеет, и, значит, смогут поддерживать друг друга в любых делах. Раздельные школы, по мнению Мэри, ведут к безумию: мужчины становятся эгоистами, а женщины впадают в истерику, как только сталкиваются с неподъемными трудностями. Совместная школа должна приучить к содружеству, к помощи в сложных ситуациях, благодаря чему институт брака впервые получит свой настоящий смысл – любви, не знающей упреков и не признающей их.
