Другая наша современница, Марта Нуссбаум, решила возродить учение античной школы стоиков о «евпатии», добром переживании, которое воспитывает в человеке умеренность и осторожность. Стоики считали, что «евпатия» сближает человека с богами, потому что он радуется радостным событиям, и в этой радости становится одновременно решительным и осторожным. Некоторые историки философии не согласились с Нуссбаум, указав, что далеко не все вокруг человека радостно, и значит, ее предложение подразумевает притворство или такую порочность, которая из всего может извлечь радость. Но Нуссбаум говорит, что просто радость надо понимать не просто как удовлетворение, но как событие, поэтому решительность тебе не принадлежит до конца, а осторожность столь же нужна, сколь при событии необходима вовлеченность в само это событие. Недостаток старого стоицизма только в том, что они не различали эмоций для разных возрастов, поэтому и слишком много говорили об «избегании страдания», не думая, что раз человек меняется с возрастом, радость, побеждающая страдания, должна быть обращена не только в настоящее, но и в будущее.
Книга Марты Нуссбаум «Не ради прибыли», посвященная защите университетов от экономической политики, говорит не просто о судьбе гуманитарного образования в современном мире, она говорит о славе как о светском аналоге вечности. Нуссбаум пишет в той ситуации, когда прежние намеки на благо, которое приносит знание идеальных текстов и исторических событий, уже не работают, провозглашенное итальянскими гуманистами «исправление истории» через правильную речь об отборных событиях уже не имеет большого смысла – потому что сама история исправляет себя технологически, через менеджмент событий. Как спасти гуманитарное образование там, где и из события, а не только из впечатления, стремительно выветривается возвышенный смысл?
В XX веке, согласно Нуссбаум, произошел поворот: гуманитарное знание стало изучать не только предмет, но и человека, который на этот предмет смотрит. Если раньше гуманитарное знание представляло собой ряд проектов, координирующих положение человека в мире, то теперь оно начинает равняться на уже выработанное положение человека, парадоксально обретая его там, где вроде бы оно утрачено и не схватывается с помощью готовых понятий. Радикализм поворотов XX века пока еще не привел к написанию единого курса, в котором объяснялось бы, как гуманитарии в разное время постигали мир, «история спасения мира» гуманитариями. Пока нам не под силу даже подступиться к решению этой задачи.
Получается, что гуманитарное знание впервые в истории совпало с той «длительностью», которую определял в европейской культуре жанр романа: изображающий именно выпадение человеческой судьбы из готовых понятий и при этом выстраивающий систему настроенных друг на друга интуиций автора, героя и читателя. Энциклопедизм большого европейского романа – это «комедийное» отражение возможностей души, превращение различных настроений, ведущих к познанию, в эпизоды легкомысленного овладения истиной.
История европейской культуры оказывается для нее во многом историей компенсаторного искусства: было известно, что от древности дошло не всё, и приходится изобретать разного рода ситуативные, ландшафтные, импровизаторские искусства, чтобы постоянной сменой аспекта, постоянным пристраиванием к состоявшемуся видению оживающего опыта восприятия восполнить горечь потерь. Поэтому монументальные искусства, не рассчитанные на среду, проходят по рубрике ремесла, такие как изготовление механизмов или ювелирное дело, тогда как обустройство среды, делающее «картинным» все «классическое», которое мы никогда не увидим на античных картинах, не дошедших до нас, и есть искусство. Искусство начинает работать не как механизм памяти, но как механизм легких ассоциаций, воскрешающих опыт живого отношения к истине.
Книга Нуссбаум – это и исторический роман, и проповедь одновременно. Мы сразу догадываемся, что роман устроен по образцу проповеди. В отличие от классической риторики, представляющей собой тяжбу между человеком, вещами и судьбой за речь и историческую инициативу, проповедь представляет собой двоякое обыгрывание толкования: сначала толкованием оказывается простой пересказ евангельского текста, а после – свободное собеседование. Именно та же модель реализуется в чтении «про себя», которого античность не знала, оно начинается с усиленного внимания к тексту и его пересобирания при слежке за ним глазами, но на втором этапе оказывается воображением вокруг текста, из-за того, что разговор с текстом отзывается эхом разговора с самим собой. Поэтому, в частности, христианская культура открывает возможность подражания части, например монашество, особенно орденское, намеренно частично воспроизводит христианский идеал, где частичность только усиливает, а не умаляет его значимость.
Тема «лучшей доли», обычная для классики, сменяется благодаря проповеди темой «правильного подражания выбранной доле». Именно таким правильным подражанием оказывается канон, как пропорция, в которой дословная компиляция источников сменяется вторым этапом воображения всех ситуаций его применения. В такой ситуации любое утверждение требует оговорки, любое высказывание оказывается мнением, и истиной оно становится только тогда, когда оно переживается в разговоре с собой, во вторжении «себя как личности» в «себя как ситуацию». И таковы же и научные законы: сначала наблюдение препарируется так, чтобы в нем работало доказательство, а после это оказывается работающим в системе практических выводов, когда природа морально утверждает себя как источник всякого блага. Книга Нуссбаум и говорит о всяком благе, которое оказывается частью гуманитарной речи, не забывающей, что она – часть большого романа, с участием мыслителей и общественных деятелей. И именно такой роман и становится проповедью, преображающей наш прагматический мир.
Глава 10
Что сейчас делают философы
Философ между теорией и практической или экономической жизнью
Современная философия возникает в дискуссиях чаще, чем в трактатах или изложениях. Сравнительно недавно вышла книга о Людвиге фон Мизесе, наверное, интереснейшем экономисте XX века. Эта книга Хюльсманна – одно из лучших введений в «быт экономистов» XX века, раскрывающее не только обстоятельства их научной карьеры, но и поле возможностей для политического и управленческого действия в стремительно меняющемся мире. Перед экономистами XX века стояла дилемма: быть ли экономическим философом, теоретиком, который пишет свою Метафизику денег или Начала экономических отношений, или превратиться в консультанта правительств, создателя новых институтов. Иначе говоря, стать ли мэтром в области Economics или посвятить свою жизнь планированию и организации новой реальности: реальности после Первой мировой войны, после Великой депрессии, после Второй мировой войны… Людвиг фон Мизес был и «экономическим теоретиком» и «экономистом»: в этом моментальная уникальность его фигуры, ныне удостоившейся подробнейшей биографии.
Интеллектуальные истоки теории Мизеса многообразны, но Хюльсманн выделяет прежде всего деятельность наиболее опытного человека из Австрийской экономической школы, Ойгена фон Бёма-Баверка. Этот министр финансов Австро-Венгерского государства, холодный «имперский и королевский» чиновник и доброжелательный профессор, создал собственную теорию издержек, противостоявшую марксистской. Согласно Бёму-Баверку, при оценке издержек производства, а значит, и отношений труда и капитала, нужно учитывать не только действительно состоявшееся производство, но и возможные издержки при перепрофилировании производства, привлечении новых инвестиций или изменении порядков цен. Кроме мира прибавочной стоимости существует более широкий и свободный мир многогранного производства, создающего одновременно прибыль, социальные эффекты, технический прогресс и возможности употребления новых технологий. Можно продавать товар по отдельности или в комплекте, можно создавать товар на заказ и с предварительной оплатой, и именно свойства товара, а не свойства капитала будут важнее всего при форматировании социальных отношений.
