Центр силы (власти) является центром целого лишь до тех пор, пока он не разрушает свою центральность, используя ее в частных целях. Как только представители центра используют силу целого для своей личной самореализации, они перестают быть реальным центром, и целое, лишенное центра, распадается. Безусловно, правящая группа может подчинить своей воле целое, даже если ее воля не выражает воли целого. Но это возможно только на каком-то отрезке времени. В конечном счете, целое неизбежно теряет свою силу, будь то по внутренним причинам или по внешним.
Сила и насилие
Мы приходим к главному вопросу: о связи силы с принуждением и насилием. Как было сказано в первой лекции, путаница в этих понятиях мешает разработке хорошо интерпретируемой теории силы, особенно в социальной и политической областях. Наше понимание силы как силы бытия – первый шаг к устранению этого препятствия. Но этого недостаточно, так как необходимо ответить на волнующий всех вопрос: бывает ли сила без принуждения и насилия? Если мы вынуждены ответить отрицательно, не означает ли это, что приравнивание силы к насилию – не путаница, а реальность?
Термин «принуждение» указывает как на присущую некой вещи способность сопротивляться, так и на способ, которым она воздействует на другие вещи. Она вынуждает их к движению или к некоторому поведению несмотря на отсутствие их собственной активной поддержки. Безусловно, никакую вещь нельзя вынудить к чему-то, что противоречит ее природе. Если такая попытка имеет место, вещь разрушается и, возможно, превращается во что-то другое. В этом смысле любое принуждение имеет определенный предел. То, что подвергается принуждению, должно сохранять свою идентичность. Иначе имеет место не принуждение, а разрушение. Если говорить о физической реальности, вещи вынуждаются к движению или к такому поведению, которое определяется их собственными потенциальными возможностями и воздействующей на них силой. Результат можно рассчитать, он определяется соотношением действующих сил.
В мире живых существ присутствуют те же возможности и те же пределы принуждения. Но есть отличие по сравнению с неорганическим миром. До тех пор, пока живое существо не превратилось в механизм, оно самопроизвольно реагирует, поддерживая действующую на него силу или сопротивляясь ей. А полностью превратить живое существо в механизм невозможно, не устранив его центр, а значит, не разрушив его как живое единство. Можно сделать механическими большинство его реакций, но всегда остаются центры более низкого уровня, реагирующие самопроизвольно до тех пор, пока это существо живет, т. е. не переходит в мир протекающих в мертвом теле химических процессов. Самопроизвольность означает, что реакция формируется, а не вынуждается стимулами, и, следовательно, не поддается расчету. Ибо «целостная» реакция всегда проявляет себя через центр, который не поддается расчету, поскольку он есть то неделимое, что образует индивидуальное существо.
В той степени, в которой принуждение живых существ нуждается в поддержке самопроизвольности, можно более или менее адекватно говорить о насилии и грубой силе. Этого, безусловно, нельзя избежать в столкновениях между людьми. Потому что в словах «насилие» или «грубая сила» содержится указание на психологическое сопротивление, которое должно быть преодолено. И именно это должна делать власть (power), если она имеет дело с людьми.
Сила реализует себя посредством принуждения и насилия. Но сила – это ни то, ни другое. Это бытие, осуществляющее себя несмотря на угрозу небытия. Оно использует насилие и злоупотребляет им, чтобы преодолеть эту угрозу. Оно использует принуждение и злоупотребляет им, чтобы осуществить себя. Но оно не является ни принуждением, ни насилием.
Поэтому на вопрос о силе и насилии следует ответить так: сила нуждается в насилии. Но применение насилия эффективно лишь тогда, когда оно выражает реальное соотношение сил. Если насилие выходит за эти рамки, то тем самым игнорирует свое назначение и подрывает силу, которую обязано охранять. Плохо не насилие само по себе, а такое насилие, которое не выражает силу бытия, во имя которой используется. Сила нуждается в насилии, но насилие нуждается в критерии, который неявно присутствует в реальном соотношении сил. Социальные и политические следствия этого анализа будут рассмотрены ниже.
Онтологическое единство любви и силы
Если в каждом осуществлении силы неявно присутствует насилие, как можно соединить силу с любовью? Все, кто хотят устранить силу во имя любви, задают этот вопрос, подразумевая отрицательный ответ. Если сила для своего осуществления нуждается в принуждении и насилии, исключает ли она любовь?
Онтологический ответ на этот настоятельный практический вопрос вытекает из нашего анализа любви и силы. Сила бытия – это его возможность утвердить себя в противовес небытию внутри и вне себя. Сила бытия тем больше, чем больше небытия принимает бытие в свое самоутверждение. Сила бытия – не мертвое тождество, а динамический процесс, в котором бытие отделяет себя от себя самого и возвращается к себе. Чем больше преодолеваемое разделение, тем больше сила бытия. Процесс, в котором разделенное воссоединяется, – это любовь. Чем больше способность любви к воссоединению, тем больше преодолеваемое небытие и тем больше сила бытия. Любовь есть основание силы, а не ее отрицание. Говорим ли мы, что бытие содержит в себе небытие, или что бытие отделяет себя от себя самого и воссоединяет себя с собой, – большой разницы нет. Основная формула силы и основная формула любви одна и та же: Разделение и Воссоединение Бытия, принимающего в себя Небытие.
Отталкиваясь от этого первичного единства силы и любви, можно ответить на вопрос о том, как содержащийся в силе элемент насилия можно соединить с любовью. Никто не чувствовал важность этого вопроса больше, чем Лютер, вынужденный сочетать высоко духовную этику любви с высоко реалистичной политикой сильной власти. Лютер отвечал так: насилие – это неспецифическое дело любви. Сладость, самоотдача и милосердие, согласно Лютеру, суть специфические дела любви; горечь, убийство и осуждение – неспецифические, но и то, и другое – дела любви. То, что он имел в виду, можно выразить следующими словами: неспецифическое дело любви – разрушать то, что ей противостоит. Тем самым, однако, предполагается единство любви и силы. Чтобы осуществить свои специфические дела, милосердие и прощение, любовь должна обеспечить место, где их можно делать, посредством своего неспецифического дела суда и наказания. Чтобы разрушить то, что противостоит любви, она должна быть соединена с силой, и не только с силой, но также и с насильственной силой.
Последнее приводит к новому вопросу: если любовь соединена с насильственным элементом силы, каковы пределы такого соединения? В каких случаях насилие вступает в конфликт с любовью? Оно конфликтует с любовью, когда мешает осуществлению цели любви, а именно воссоединению разделенного. Любовь должна с помощью насильственной силы уничтожить то, что противостоит любви. Но любовь не может уничтожать того, кто действует против любви. Даже уничтожая его дело, она не уничтожает его самого. Она старается спасти и улучшить его, разрушая в нем то, что направлено против любви. Критерий здесь следующий: все, что делает воссоединение невозможным, противостоит любви. Мы читали, что в Средние века во время суда над убийцей-маньяком и его казни родственники убитых на коленях молились за его душу. Прекращение его телесного существования воспринималось не как отрицание, а как утверждение любви. Благодаря чему становилось возможным воссоединение радикально отделенной от всего души преступника с ним самим и с душами его естественных врагов. Противоположный пример – сегодняшние тоталитарные формы применения силы, когда жертвы превращаются в вещи посредством изматывающей работы, наркотиков и других средств, и никому, даже родственникам и друзьям, не разрешено проявлять к ним участие, а процесс уничтожения нацелен на полное уничтожение без воссоединяющей любви.
