То, что ага́пи делает по отношению к неоднозначностям любви, Духовная сила делает по отношению к неоднозначностям природной силы. Неоднозначности силы коренятся в ее динамическом характере и в том, что она подразумевает насилие. Духовная сила преодолевает эти неоднозначности не тем, что отказывается применять силу; такой отказ означал бы отказ от бытия. Это было бы попыткой избавиться от себя, чтобы уйти от вины. Духовная сила – это не отрицание силовой динамики. Во многих рассказах о действии Духовной силы говорится о телесных феноменах типа вознесения, перемещения с места на место, потрясения и ужаса. При этом психологические феномены всегда присутствуют. Дух – это сила, которая захватывает и выступает из измерения предельного. Она не идентична сфере идей или смыслов. Это динамическая сила, преодолевающая сопротивление. Тогда в чем ее отличие от других форм силы? Духовная сила не действует ни посредством телесного, ни посредством психологического насилия. Она действует через человеческую личность в целом, а именно через конечную свободу человека. Она не устраняет его свободу, но делает его свободу не зависящей от элементов насилия, которые ее ограничивают. Духовная сила дает личности как совокупности всех ее элементов центр, центр, который выше этой совокупности и, следовательно, независим от любых ее элементов. И это в конечном счете единственный способ объединения личности. Если оно происходит, природная или социальная силы бытия человека утрачивают свое значение. Человек может сохранять их, может отказаться от некоторых из них или даже от всех этих сил. Духовная сила действует посредством них или посредством отказа от них. Человек может проявлять Духовную силу в словах или в мыслях, в том, что он собой представляет или в том, что он делает, в том, что он отказывается от всего этого или в том, что он жертвует собой. Во всех этих формах он может изменять реальность, достигая уровней бытия, которые обычно скрыты. Это сила, которая возвышает святое сообщество над неоднозначностями силы.
Мне нет необходимости много говорить о связи милосердия и справедливости. Мы упоминали об акте прощения в связи с межличностными столкновениями. Взаимное прощение – это осуществление творческой справедливости. Но взаимное прощение есть справедливость только в том случае, если оно имеет основание в воссоединяющей любви, в оправдании милосердием. Только Бог может прощать, потому что в Нем одном любовь и справедливость полностью объединены. Этика прощения укоренена в вести о божественном прощении. В противном случае она подвержена неоднозначностям справедливости, колеблясь между легализмом и сентиментальностью. В святом сообществе эта неоднозначность преодолена.
Ага́пи преодолевает неоднозначности любви, Духовная сила – неоднозначности силы, милосердие – неоднозначности справедливости. Это верно не только для межличностных столкновений, но также и для столкновений человека с самим собой. Человек может любить себя в форме принятия самого себя, только если он уверен, что принят. Иначе его принятие самого себя есть самодовольство и своеволие. Только в свете и в силе «любви свыше» может он любить самого себя. Отсюда следует ответ на вопрос о справедливости человека к самому себе. Он может быть справедливым к самому себе лишь постольку, поскольку ему отдана предельная справедливость, а именно осуждение, прощение и дарование справедливости «оправдания». Элемент осуждения в оправдании делает невозможным самодовольство, элемент прощения спасает от самоосуждения и отчаяния, элемент дарения создает Духовный центр, объединяющий элементы нашего личностного «я» и создает силу, превышающую природную человеческую силу.
Справедливость, сила и любовь к самому себе коренятся в справедливости, силе и любви, которые мы получаем от того, что выше нас и что держит нас. Отношение к себе есть результат нашего отношения к Богу.
Последний вопрос, который нам предстоит рассмотреть, был поставлен в конце главы об отношениях между социальными силовыми группами. Это был вопрос о воссоединении человечества на основе любви, силы и справедливости. На уровне политической организации ответ был невозможен. Можно ли дать ответ, исходя из отношения к предельному?
Заслуга пацифизма в том, что несмотря на отсутствие богословского обоснования, этот вопрос продолжал жить в современном христианстве. Без этого Церкви, вероятно, забыли бы, сколь мучительным для религиозного сознания является религиозное оправдание войны. С другой стороны, пацифизм обычно ограничивался проблемой человеческой жизни в условиях войны. Но в этой области есть и другие проблемы не меньшей значимости. Одна из них – это проблема вооруженных конфликтов внутри силовой группы, которая связана со всегда существующей потенциальной возможностью использования полиции и армии для сохранения порядка; иногда эта потенциальная возможность переходит в открытую форму революционных войн. В случае успеха они впоследствии именуются «славными революциями». Означает ли объединение человечества исключение не только национальных, но и революционных войн? Если да, то динамика жизни приходит к своему концу; не означает ли это, что и сама жизнь приходит к концу?
Тот же вопрос можно задать и по отношению к динамике экономической жизни. Даже в статичном обществе, характерном для Средних веков, экономическая динамика была важна и имела громадные исторические последствия. Нельзя забывать, что экономические баталии часто производят больше разрушений и страданий, чем военные. Следует ли остановить экономическую динамику и ввести статичную мировую систему производства и потребления? Если бы это было сделано, весь процесс технического развития тоже остановился бы, большинство сфер жизни приобрело бы вид постоянно повторяющихся процессов. Любого возмущения следовало бы избегать. И опять динамика жизни, а с ней и сама жизнь, пришли бы к концу.
Предположим на минуту, что это стало возможным. Под неизменной центральной властью регулируются все столкновения силы с силой. Нет никакого риска, все решается. Жизнь перестала выходить за свои пределы. Творчество прекратилось. История человека завершилась, началась постистория. Человечество стало стадом блаженных животных без неудовлетворенности, без устремленности в будущее. Ужасы и страдания исторического периода вспоминаются как темные века человечества. И тогда может оказаться, что тот или другой из этих блаженных людей почувствует влечение к этим темным векам, к их несчастьям и их величию, и вынудит остальных вновь начать историю.
Эта воображаемая картина показывает, что мир без динамики силы, без трагедии жизни и без истории – это не Царство Божие, не полнота человека и его мира. Полнота связана с вечностью, и никакое воображение не способно представить вечное. Но фрагментарное предвосхищение возможно. Церковь сама есть такое фрагментарное предвосхищение. И есть группы и движения, которые хотя и не принадлежат к видимой Церкви, представляют нечто, что мы можем назвать «латентной Церковью». Но ни видимая, ни латентная Церкви не являются Царством Божьим.
Многие проблемы, связанные со всеобъемлющей темой этой книги, не были даже упомянуты. Другие были затронуты лишь вкратце, третьи трактовались не вполне адекватно. Тем не менее я надеюсь, что в предшествующих главах была показана одна вещь: что проблемы любви, силы и справедливости безусловно нуждаются в онтологическом обосновании и богословском рассмотрении, чтобы мы могли избежать двусмысленных толкований, идеализма и цинизма, присутствующих в обычных трактовках. Человек не может решить ни одну из стоящих перед ним великих проблем, если не видит их в свете своего собственного бытия и само-бытия.
