Как нам истолковать эти слова? Есть ли способ соединить высоты и глубины, противопоставленные в этой главе? Понимать ли слова утешения и надежды как пустые обещания, никогда не исполнявшиеся в прошлом, которые никогда не исполнятся и в будущем? Понимать ли их как стремление, посредством мистицизма и поэтической велеречивости, уйти от осознания реальной человеческой ситуации? Будь это так, то как же тогда относиться к глубокому реализму понимания пророком сути человеческой ситуации? Он созерцал историю в настоящем ее облике, но в то же время устремлялся за пределы истории – к высшей власти, последнему смыслу и царственной Славе бытия. Ему были известны два порядка бытия: человеческий, политический, исторический порядок, и божественный, вечный. Благодаря тому что ему были ведомы эти два порядка бытия, пророк мог говорить так, как говорил, беспрерывно переходя от глубин человеческого ничтожества к великим высотам божественного творчества.
Взглянем на эти два порядка, на эти две различные природы и их взаимосвязь. Говоря о них, мы говорим о самих себе, ибо принадлежим обоим в каждый момент нашей жизни и истории.
Человеческий порядок, порядок истории, есть прежде всего порядок роста и умирания: «Так и народ – трава». Человеческое переживание печали, пробужденной видом вянущей и гибнущей природы, символизирует преходящий характер человеческой жизни. Поколение за поколением растет, борется, наслаждается и исчезает. Следует ли относиться ко всему этому всерьез? Следует ли относиться к этому серьезнее, чем к росту и увяданию травы? Пророк, когда от него требовалось, чтобы он обратился к народу со словом, спрашивал: зачем говорить к ним? Они – трава. Мы могли бы продолжить: зачем писать, работать и бороться ради людей? – Они трава. Что проку от того, когда через несколько лет все, для кого мы писали, к кому обращались со словом, ради кого боролись, – исчезнут? Они были травой, трава засохла, цветы завяли. Таков порядок истории. Но на горизонте возникает иной порядок: слово Бога пребудет вечно.
Второе: порядок истории есть порядок греха и наказания. Изгнание, последовавшее за разрушением Иерусалима, было, по словам всех пророков, наказанием людям за их грехи. Нам не по вкусу такие слова, как «грех» и «наказание». Они кажутся нам устаревшими, грубыми и тяжеловесными, не отражающими никакой реальности в свете современной психологии. Но где бы я ни встречал высоконравственных людей, наделенных глубоким разумом, изгнанников, – я видел, что они чувствуют ответственность за случившееся в их собственных странах. И очень часто я встречал граждан демократических государств, граждан этой страны, Америки, которые выражали чувство вины за положение, в котором мир оказался сегодня. Пророки были правы, были правы и изгнанники: они ответственны за это, как ответственны вы и я. Называем мы это грехом или нет, называем ли это наказанием, – всех нас настигают и поражают последствия нашей собственной несостоятельности, наших собственных недостатков. Таков порядок истории. Но на горизонте возникает иной порядок, и в нем открывается нам, что наша борьба не напрасна, что наше зло, наша несправедливость – прощены.
Есть и третий элемент исторического порядка, объединяющий конечность и грех: трагический закон, который правит историческим процессом, закон, предопределяющий низвержение человеческого величия и силы. Человеческое величие проявляется в истории; существуют великие и воинственные народы и царства; есть даже народы и царства, проявляющие известную праведность. Есть властители, даже хорошие властители; есть судьи, и даже справедливые судьи. Есть государства и конституции, обеспечивающие известную степень свободы; есть различные типы социального строя, и даже такие, что обеспечивают известный уровень равенства. Есть творческие умы, и даже наделенные силой знания и понимания. Но как раз будучи великими, могущественными, праведными, они прикасаются к сфере Божественного и оказываются самонадеянными, и низводятся в ничто. Они без корней; они засыхают; божественная буря проходит над ними, и они исчезают. Таково провозвестие пророка народам мира. Все они находятся под властью закона трагического саморазрушения – плохие и хорошие, отдельные личности и народы, слабые и герои. И вновь иной порядок, порядок, запредельный истории и трагедии, является на горизонте: Бог дает утомленным силу и обновляет их крепость, так что они поднимутся на крыльях, как орлы.
Порядок за пределами исторического порядка есть божественный порядок. И он парадоксален: люди подобны траве, но слово Бога, обращенное к ним, пребудет вечно. Люди находятся под законом греха и наказания, но божественный порядок прорывает его и приносит прощение. Люди слабеют и падают с высоты своей нравственной непорочности и юношеской силы, но когда они уже пали, когда совершенно ослабели, – то бегут и не устают, и поднимаются на крыльях, как орлы. Бог действует за пределами человечески-допустимого, вне человеческих оценок. Он действует необычно, неожиданно, парадоксально. Отрицательное начало исторического порядка есть положительное начало божественного. Слабое и отчаявшееся, грешное и трагическое внутри человеческого порядка суть сильное и победительное внутри божественного.
Несколькими главами ниже пророк говорит о парадоксальной участи раба, избранного народа. Изображенный как муж скорбей и изведавший болезни, он унижен и отвержен внутри человеческого порядка. Кто не вспомнит, слыша эти слова, об изгнанниках не одного только Израиля, но и об изгнанниках всех народов мира? Но наступает божественный порядок. Изгнанный народ, или (как позднее исторически неправильно, но по духу верно, интерпретировали это христиане) Человек на Кресте, являет собою иной порядок, тот порядок, при котором самый слабый – сильнее всех, а наиболее униженный – празднует величайшую победу. Исторический, человеческий порядок преодолен страдающим рабом, распятым Спасителем.
Если этот порядок сомнителен для нас, если мы испытываем отчаяние, взирая на свою человеческую ситуацию, если наше изгнанничество для нас бессмысленно и безнадежно, – пророк должен возбудить в нас стыд за самонадеянное высокомерие нашей рассудочности и узость нашего морализма. Он указывает на творение мира, человечества, истории. Он спрашивает: «С кем советуется Он, и кто вразумляет Его, и наставляет Его на путь правды?» Нам всегда хочется наставлять Бога на путь правды. Мы говорим Ему, что Он должен карать зло и награждать добро – в особенности наше. Но Он не приемлет никаких советов касательно хода истории, как не принимал Он советов касательно устроения мира с его естественным разрушением, жестокостью и скоротечностью. О божественном порядке нельзя судить мерою исторического порядка, мерою человеческого довольства и морали, демократии и цивилизации. Таков был ответ, полученный от Бога Иовом, когда Иов добивался от Него разгадки непостижимой несправедливости своей участи, своей исторической судьбы. Бог не оправдывает Себя в категориях морали; Господь отвечал Иову из бури, торжественно возвещая неисповедимое величие природы, которую не поверить мерою человеческой справедливости.
Но если божественный порядок и исторический нисколько не взаимодействуют, то как тогда божественный порядок вообще может затронуть нас? Как может вечность, прощение и божественная помощь коснуться нас, если мы находимся внутри иного, исторического порядка, состоя под законом конечности, слабости и наказания? Как может божественный порядок утешить нас в нашей бедственной нищете и ничтожестве? Как можно слушать слова пророков, гласящие об окончании нашей войны? На этот вопрос есть три ответа. Первый из них гласит: божественный порядок не есть порядок исторический, и нам не следует их смешивать. Никакой жизни не преодолеть конечность, грех и трагизм. Наша эпоха всегда питала иллюзии, будучи уверена, что сможет победить их, что мы сможем достичь гарантированной безопасности нашего существования. Казалось, прогресс победил трагизм; прогрессивный, исторический порядок, казалось бы, воплощает в себе божественный. Но почти три десятилетия наше поколение получало удар за ударом, разрушающие эту иллюзию, толкающие к отчаянию и цинизму тех, кто желал превратить и думал, что сможет превратить, исторический порядок в божественный. Извлечем же из катастрофы нашего времени хотя бы тот урок, что никакая жизнь, никакая эпоха не в силах преодолеть конечность, грех, трагизм.
