Но для псалмопевца, решающего эти важнейшие вопросы, существует нечто большее: он не просто рассуждает о творческом Основании своего бытия. Он указывает также и на творческое предназначение своей жизни. «Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было». Псалмопевец здесь использует другой древний мифологический символ: земные события, записанные в небесной книге. Он выражает на поэтическом языке то, что сегодня мы назвали бы верой в последний смысл нашей жизни. Наши дни сочтены и записаны, они – совсем не случайны. Тот, Кто проникает своим взором в сокровеннейшие наши глубины, видит всю нашу жизнь. Мы принадлежим к этому целому и занимаем в нем наиважнейшее место. Мы – как индивиды и как группа – имеем абсолютное предназначение, и где бы мы ни ощутили его (выступает ли оно как великое или незначительное), – мы осознаем Присутствие Бога, Основание и средоточие всякого смысла. Можно присоединиться к восторженному восклицанию псалмопевца: «Как возвышенны для меня помышления Твои, Боже, и как велико число их! Стану ли исчислять их, но они многочисленнее песка; когда я пробуждаюсь, я все еще с Тобою». Так псалмопевец побеждает ужас перед отражающим все и вся зеркалом и неусыпным Свидетелем, признавая бесконечную тайну жизни, ее Основание и ее смысл.
Но вдруг, на вершине своего созерцания, псалмопевец отворачивается от Бога: он вспоминает, что в картине его жизни содержится некое темное начало – вражда против Бога, нечестие и кровавые дела. А поскольку это темное начало искажает картину его жизни, псалмопевец просит Бога искоренить его. В приступе внезапного гнева он восклицает: «О, если бы Ты, Боже, поразил нечестивого! Удалитесь от меня кровожадные! Они говорят против Тебя нечестиво; суетное замышляют враги Твои. Мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи, и не возгнушаться восстающими на Тебя? Полною ненавистью ненавижу их; враги они мне». Эти слова приведут в замешательство всякого, кто думает, что проблему жизни можно разрешить посредством созерцания и религиозной выспренности. Настрой этих слов псалмопевца разительным образом отличается от настроя слов, сказанных перед ними. Восхваление превращается в проклятие. А трепет сердца перед всевидящим Богом сменяется гневом против людей. Этот гнев заставляет псалмопевца ощущать себя наравне с Богом, с Богом, от которого он желал убежать во мрак и смерть. Бог должен ненавидеть тех, кого ненавидит он, а враги Бога должны быть его врагами. Только что он говорил о бесконечности, отделяющей его мысли от помыслов Бога, но он уже позабыл об этом. Перед нами встает религиозный фанатизм, тот фанатизм, что воспламенял надменность Церквей, жестокость моралистов и непреклонность ортодоксов. Этот грех религии проявляется и в одном из величайших псалмов. Именно этот грех искажал историю Церкви и облик христианства. Его не избежали полностью даже Павел и Иоанн. Конечно, мы, чей религиозный опыт беден, а чувство Бога слабо, не должны слишком строго судить тех, чья жизнь пылала огнем Божественного Присутствия и разносила свое жгучее пламя по всему миру. Тем не менее грех религии – реален и противоречит Духу Того, кто постоянно запрещал своим ученикам ненавидеть Его врагов как врагов Бога.
Однако перемена в мыслях и чувстве внезапно возвращает псалмопевца к началу его поэмы. Явственнейшим образом он ощущает, что нечто неверное может быть в том, что он только что высказал. Что неверно – он не знает, но уверен, что знает Бог. И поэтому он заключает свое произведение одной из величайших молитв всех времен:
«Испытай меня, Боже, и узнай сердце мое; испытай меня и узнай помышления мои, и зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный». На этот раз псалмопевец просит Бога сделать то, что Он и без того делает, согласно первым словам нашего псалма. Псалмопевец преодолел свою нерешительность в выборе между желанием спастись бегством от Бога и желанием стать наравне с Богом. Он понял, что окончательное разрешение проблемы жизни заключается в том факте, что Присутствие Свидетеля, Присутствие центра всей жизни в центре его жизни означает как радикальную критику его существования, так и последний его смысл. Мы познаны в глубине мрака, сквозь который мы не осмеливаемся даже взглянуть. И в то же самое время мы зримы с совершенной ясностью, превосходящей самое совершенное наше созерцание. Это бесконечное напряжение – та атмосфера, которой живет религия. В этом напряжении Лютер преодолел свою ненависть к Богу, открыв во Христе Распятом идеальный символ нашей человеческой ситуации. В этом напряжении живет современный человек, даже если он и потерял дорогу к традиционной религии. В конечном счете приговор человеческому существу может зависеть от того, достиг ли он этого напряжения и смог ли его вынести. Терпеть – ужаснее и тяжелее всего на свете. И все же терпеть – это единственный путь, на котором мы можем обрести последний смысл, радость и свободу в нашей жизни. Каждый из нас призван терпеть. Пусть у каждого из нас хватит мужества, чтобы вынести это призвание! Ибо таково призвание человека.
7. Глубина существования
А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божии.
1 Кор. 2:10
Из глубины взываю к Тебе, Господи!
Пс. 129:1
В Послании Павла к коринфянам сосредоточим наше внимание на одном стихе: «Ибо Дух все проницает, и глубины Божии». А из этого стиха в качестве темы для размышлений возьмем одно слово: «глубины». О «глубине» говорится и в первом стихе 129 псалма.
Слова «глубокий» и «глубина» используются в нашей обыденной жизни, в поэзии и философии, в Библии и во многих других религиозных свидетельствах для характеристики духовного склада человека, хотя сами эти слова взяты из опыта восприятия пространства. Глубина – одно из пространственных измерений, но одновременно – символ некоторого духовного качества. Таким характером двойственности обладает большинство наших религиозных символов, напоминая нам тем самым о нашей конечности и рабской зависимости от зримых вещей. Мы – существа, зависимые от своих органов чувств и таковыми остаемся, даже когда имеем дело с духовными сущностями. С другой же стороны, наш язык обладает великой мудростью, он – воплощение безмерного прошлого опыта. Вовсе не случайно мы пользуемся определенными символами, заимствованными из сферы зрительного восприятия, и не пользуемся другими. Поэтому бывает полезно отыскивать причины, в силу которых коллективный разум прошлых поколении производил свой отбор. Если мы поймем, что хотели сказать люди, употребляя такие понятия, как «глубина», «глубокий», «бездонный», это может оказаться крайне важным для нас. Это сможет побудить нас попытаться проникнуть в свою собственную глубину.
Слово «глубокий», когда оно используется для выражения духовного опыта, имеет два значения: оно противоположно по смыслу либо слову «мелкий», либо слову «высокий». Истина – глубока, но не мелка; страдание есть глубина, но не высота. И свет истины, и тьма страдания – глубоки. Есть глубина в Боге, и есть глубина, откуда псалмопевец взывает к Богу. Почему истина глубока? И почему глубоко страдание? И почему один и тот же пространственный символ используется для выражения как опыта переживания истины, так и опыта переживания страдания? Поразмышляем над этими вопросами.
