Нет оправдания, позволяющего нам уходить от глубины истины, единственный путь к которой проходит через глубину страдания. Приходит ли страдание извне и мы берем его на себя как единственный путь, ведущий в глубину, или же оно выбирается добровольно как единственный путь, ведущий к глубинным началам нашей жизни; будет ли это путь смирения или путь восстания; внутренний ли это Крест или внешний – дорога ведет в направлении, обратном тому, на котором мы прежде жили и мыслили. Вот почему Исайя славословит Израиль, Раба Божьего, в глубинах его страдания. Вот почему Иисус называет блаженными тех, кто пребывает в глубине печали и гонений, голода и жажды – как телесных, так и духовных; и вот почему Он требует, чтобы мы потеряли наши жизни, чтобы обрести их. Вот почему два великих революционера, Томас Мюнцер в XVI в. и Карл Маркс в XIX в., говорят в аналогичных выражениях о призвании тех, кто находится на границе человеческого существования – в глубинах опустошенности, как называет это Мюнцер; в глубине бесчеловечности, как называет это Маркс: о тех пролетариях, на которых они указывают как на носителей спасительного будущего.
И как это бывает в нашей жизни, так бывает и в нашем мышлении: каждый элемент кажется перевернутым. Религию и христианство часто обвиняли в иррациональности и парадоксальности. Бесспорно, с ними было связано множество всяких глупостей, предрассудков и фанатизма. Требование принести в жертву свой разум – требование более демоническое, нежели божественное, ибо человек перестает быть человеком, как только перестает быть разумным. Но наше мышление требует глубины жертвы, страдания и Креста. Каждый шаг в глубину мысли – это разрыв с поверхностью наших прежних мыслей. Когда у людей, подобных Павлу, Августину и Лютеру, происходит такой разрыв, человека охватывает столь ужасное страдание, что оно воспринимается как смерть и ад. Но эти люди принимали такое страдание как дорогу, ведущую в божественные глубины, как духовный путь, как путь к истине. Они выражали истину, представшую им, духовными словами, т. е. словами, противоречащими всякому поверхностному рассуждению, но гармонировавшими с божественной глубиной разума. Парадоксальный язык религии открывает путь к истине как путь, ведущий в глубину, и потому как путь страдания и жертвы. Только тот, кто готов ступить на этот путь, – только тот в состоянии понять парадоксы религии.
Последнее, что хочу я сказать о пути, ведущем в глубину, касается одного из этих парадоксов. Конец пути – радость. А радость – глубже страдания. Радость – предельна. Я выражу это словами человека, который, в страстном стремлении к глубинам, был захвачен разрушительными силами и не знал слова, чтобы победить их. Фридрих Ницше пишет: «Мир – глубок, он глубже, чем может догадаться день. Глубина – его скорбь. И все же радость глубже любой печали. Скорбь говорит: "Прочь отсюда, уходи!" Но радость хочет всей вечности, хочет глубокой, бездонной вечности».
Вечная радость – конец путей Божиих. В этом – весть всех религий. Царство Божие – мир и радость. В этом – христианская весть. Но вечной радости не достичь, живя на поверхности. Добиться же ее можно, прорвавшись сквозь поверхность, пронизав глубины самого себя, нашего мира и Бога. Миг, в который мы достигаем последней глубины нашей жизни, – это миг познания радости, которая вечно с нами, нерушимой надежды и истины, на которой зиждутся жизнь и смерть. Ибо истина – в глубине, и надежда – в глубине, и радость – в глубине.
8. Скоротечность жизни
Господи! Ты нам прибежище в род и род. Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты – Бог. Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: «Возвратитесь, сыны человеческие!» Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи. Ты как наводнением уносишь их; они – как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает; ибо мы исчезаем от гнева Твоего и от ярости Твоей мы в смятении. Ты положил беззакония наши пред Тобою и тайное наше пред светом лица Твоего. Все дни наши прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши, как звук. Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим. Кто знает силу гнева Твоего, и ярость Твою по мере страха Твоего? Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобрести сердце мудрое. Обратись, Господи! Доколе? Умилосердись над рабами Твоими. Рано насыти нас милостью Твоею, и мы будем радоваться и веселиться во все дни наши. Возвесели нас за дни, в которые Ты поражал нас, за лета, в которые мы видели бедствие. Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя; и да будет благоволение Господа Бога нашего на нас, и в деле рук наших споспешествуй нам.
Пс. 89
Есть нечто совершенно особое в этом псалме – подъемы и спады хвалы и горестного сокрушения, размышления и мольбы, печали и надежды. Если мы хотим постичь его смысл, то должны читать его слово за словом, ощущая то, что ощущал поэт, стараясь видеть то, что видел он, взирая на свою собственную жизнь его глазами, так, как он выражает это в исполненных мощи словах. Эти слова приходят к нам из отдаленнейшего прошлого и все же обращаются к нашему настоящему и будущему – каким бы оно ни было. Более поздние поколения народа Израиля выразили свое отношение к этому несравненной силы псалму приписав его – один лишь этот псалом! – Моисею, которого они называли Божьим человеком. Приступим и мы к нему с таким же чувством благоговейного трепета. Этот псалом, как и многие другие тексты Библии, говорит о человеческой жизни и смерти словами, полными глубокого разочарования и сомнения. Они перекликаются со словами, которые Бог, согласно Книге бытия, сказал Адаму: «Проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей… В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься». Что может вызвать печаль более глубокую, чем эти слова? И может ли современный пессимист сказать слова горше и резче тех, что бросил своим друзьям-моралистам Иов, говоря: «Человек, рожденный женою, краткодневен», «для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет и отрасли от него выходить не перестанут», но «человек ляжет и не встанет». И он говорит Богу: «Вода стирает камни; разлив ее стирает земную пыль: так и надежду человека ты уничтожаешь. Теснишь его до конца, и он уходит». И современный естествоиспытатель ничего не изменил бы в словах Экклесиаста-проповедника, когда тот отрицает какое бы то ни было различие между человеком и зверем: «Как те умирают, так умирают и эти. Все произошло из праха, и все возвратится в прах». Экклесиаст усомнился в идеалистическом учении, согласно которому «дух сынов человеческих восходит вверх, а дух животных сходит вниз». «Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это – доля его, ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?»
Таков душевный настрой древнего человечества, пугающий многих из нас. Поверхностный христианский идеализм не в состоянии вынести мрак, в который погружают нас эти представления. Не такова Библия. Самая универсальная из всех книг, она раскрывает перед нами вековечную мудрость о скоротечности жизни и ничтожестве человека. Библия не старается скрыть истину о человеческой жизни под покровом легковесных заявлений о бессмертии души; такое не свойственно ни Ветхому Завету, ни Новому. Они знают человеческую ситуацию и относятся к ней со всем вниманием и серьезностью. Они не дают нам легкого утешения, довольства самими собой.
