Бремя, которое Иисус хочет снять с нас, есть бремя религии. Это иго закона, которое возложили на людей Его эпохи религиозные учителя, мудрые и разумные, как называет их Иисус в нашем отрывке, – или книжники и фарисеи, как они зовутся обычно. Труждающиеся и обремененные – это те, кто томится и вздыхает под игом религиозного закона. И Иисус дает им власть преодолеть религию и закон; иго, которое Он дает им, есть «новое бытие», бытие превыше религии. То, чему они научатся от Него, есть победа над законом мудрых и разумных и над законом книжников и фарисеев.
Какое отношение это имеет к нам? Почему это имеет отношение ко всем людям во всех ситуациях? Потому, что вместе со всеми людьми мы томимся и вздыхаем под законом, под законом, чье имя религия, и под религией, чье имя закон. Такова глубина слов Иисуса; такова истина, заложенная в эмоциональной силе Его слов. Человек работает и изнемогает в труде, ибо он – существо, знающее о своей конечности, своей скоротечности, об угрожающей его жизни опасности и трагическом характере существования. Взирая на евреев и язычников, Павел знал, что удел всех людей – страх и тревога. Августин понимал, что всю жизнь человека гонит и влечет беспокойство. Великий датский протестант Кьеркегор видел, что в душе каждого человека таится скрытый элемент отчаяния. Нет такого религиозного гения, нет такого прозорливого созерцателя бездн человеческой души, нет человека, способного вслушаться в голос собственного сердца, который не засвидетельствовал бы такое же понимание человеческой природы и человеческого существования. В каждой душе есть расколы и разрывы. Так, мы знаем, что представляем собою нечто большее, чем только прах; и при всем том мы знаем также и то, что прахом станем. Мы знаем, что принадлежим более высокому порядку бытия, чем порядок наших животных нужд и желаний; и при всем том мы знаем также, что употребим во зло этот более высокий порядок, поставив его на службу нашей более низменной природе. Мы знаем, что являемся лишь малыми частицами духовного мира; и при всем том, мы знаем и то, что будем стремиться к целому, делая самих себя центром мира.
Таков человек; и поскольку он таков, существуют религия и закон. Закон религии – великая попытка человека совладать со своей тревогой, беспокойством и отчаянием, устранить свой внутренний разрыв и достичь бессмертия, духовности и совершенства. И вот он работает, изнемогает в трудах под бременем религиозного закона, властвующего над мыслями и поступками.
Религиозный закон требует, чтобы человек признал идеи и догмы, чтобы он уверовал в доктрины и традицию, принятие которых оказывается условием его спасения от тревоги, отчаяния и смерти. И вот человек пытается принять их, хотя они могут казаться ему чуждыми или сомнительными. Он работает и тяжко трудится, исполняя религиозное требование верить тому, во что верить не может. Наконец, он пытается избавиться от закона религии. Он пытается сбросить с себя тяжкое иго вероучительного закона, наложенное на него церковными властями, правоверными учителями, благочестивыми родителями и непреложными обычаями. Он впадает в критицизм и скептицизм. Он свергает иго, но никто не может жить в пустоте одного лишь скептицизма, и вот – он возвращается под старое иго, впадая в фанатизм, причиняющий ему самому страдания, и старается навязать его другим людям, своим детям и ученикам. Им движет бессознательное стремление к мести – за бремя, которое он взвалил на себя. Многие семьи распадаются из-за мучительных трагедий, многие души надламываются из-за отношения к ним родителей, учителей и священников. Другие же люди, неспособные вынести пустоту скептицизма, находят новое иго за пределами Церкви, новые вероучительные законы, под властью которых они начинают вырабатывать политические идеологии и пропагандировать их с религиозным фанатизмом; научные теории, которые они защищают с религиозным догматизмом; и утопические чаяния, о которых они возвещают как об условии спасения мира, силком загоняя целые народы под иго их символов веры, которые суть религии, даже если при этом они и притязают на звание разрушителей религии. Все мы трудимся под игом религии; все мы время от времени пытаемся отбросить прочь старые или новые учения или догмы, но немного погодя мы возвращаемся, снова предавая самих себя и других в рабство им.
То же самое справедливо и в отношении практических приложений законов религии. Они требуют соблюдения обрядов, участия в религиозных мероприятиях, изучения религиозного предания, молитвы, таинств и медитаций. Они требуют нравственного послушания, нечеловеческого самообладания и аскетизма, превосходящей наши возможности самоотдачи человеку и вещам, превосходящей наши силы преданности идеям и долгу, безграничного самоотрицания и безграничного самосовершенствования. Религиозный закон требует совершенства во всем. И наше сознание соглашается с этим требованием. Однако раскол в нашем бытии берет начало именно здесь; в том, что совершенство, хоть и есть в нем истина, находится вне нашей досягаемости, выступает против нас, осуждая нас. Поэтому мы пытаемся отбросить прочь обрядовые и этические предписания. Мы пренебрегаем ими, мы ненавидим их; некоторые из нас проявляют циничное безразличие по отношению к религиозному и этическому закону. Но поскольку один лишь цинизм невозможен, как невозможен один лишь скептицизм, мы возвращаемся к старым или новым законам, становясь фанатичнее, чем прежде, и принимаем на себя иго закона, который еще более невозможно исполнить, который еще более жесток по отношению к другим, еще более склонен собрать других людей под то же самое иго во имя совершенства. Сам Иисус становится для этих перфекционистов, пуритан и моралистов учителем религиозного закона, налагающим на нас тяжелейшее из всех бремя Его закона. Но это – самое сильное искажение духа Иисуса. Это искажение можно обнаружить и в духе тех, кто распял Его, ибо Он разрушил религиозный закон, не убегая от него, подобно циничным саддукеям, но преодолевая его. Мы находимся в постоянной опасности, когда унижаем Иисуса, утверждая, что Он – основатель новой религии, что Он дал другой, более утонченный, более порабощающий закон. И вот мы видим во всех христианских Церквах тяжкие труды и работу людей, называющихся христианами, находящихся под властью бесчисленных законов, которые они не могут исполнить, от которых они бегут, к которым возвращаются или заменяют их другими. Это – иго, от которого хочет избавить нас Иисус. Иисус больше, чем священник, пророк или религиозный гений. Все они подчиняют нас религии. Он – освобождает нас от нее. Все они создают новые религиозные законы. Он – преодолевает религиозный закон.
«Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня… ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко». Эти слова указывают не на количественное различие: немного легче, немного свободнее. Эти слова указывают на противоречие! Иго Иисуса – благо само по себе, потому что оно превыше закона и заменяет труды и работу покоем в наших душах. Иго религии и закона предполагает все те разрывы и расколы в наших душах, которые побуждают нас к попыткам преодолеть их. Иго Иисуса – превыше этих расколов и разрывов. Оно преодолевает их, где бы ни являлось, где бы ни было принято. Оно – не новое предписание, не новое учение или этика, оно – новая реальность, новое бытие и новая сила преобразовывать жизнь. Иисус называет это игом; Он хочет сказать, что оно является свыше и охватывает нас спасающей силой; когда Иисус называет его легким и благим, то имеет в виду тот факт, что оно от наших действий и усилий не зависит, а дается нам еще до того, как мы успеем что-либо совершить. Это – бытие, сила, реальность, побеждающие тревогу и отчаяние, страх и беспокойство нашего существования. Оно здесь, среди нас, в центре нашей личной трагедии и трагедии истории. Нежданно, вдруг является оно как победа, достигнутая не нами самими, в разгар жесточайшей борьбы, но присутствующая сверх чаяния и помимо борьбы. Неожиданно мы погружаемся в мир, что превыше разума, превыше нашего умозрительного стремления к истине, превыше нашего стремления к практическому осуществлению добра. Истинное – истина нашей жизни и нашего существования – захватывает нас. Мы знаем, что теперь, в этот самый миг, мы находимся в истине, невзирая на все наше неведение относительно самих себя и нашего мира. Ни в каком обычном смысле мы не стали мудрее или разумнее; по своему знанию мы все еще дети. Но истина жизни пребывает в нас, соединяет нас с просветляющей несомненностью с самими собою, даруя нам великое, исполненное покоя счастье. И добро, безусловное добро – не для чего-нибудь, а само по себе – объемлет нас. Мы знаем, что сейчас, в этот самый миг, пребываем в добре, невзирая на всю свою слабость и зло, невзирая на фрагментарный и искаженный характер нашего «я» и мира. Мы не стали более нравственными или более святыми; мы все еще принадлежим миру, подвластному злу и саморазрушению. Но добро жизни пребывает в нас, соединяет нас с добром всего, дарует нам благословенный опыт всеобщей любви. Если бы это произошло, произошло в полной мере – мы достигли бы своей вечности, более высокого порядка жизни и духовного мира, которому принадлежим и от которого отделены в нашем обычном существовании. Мы вышли бы за пределы самих себя. Новое бытие покорило бы нас, хотя и старое бытие не исчезло бы.
