Человечество всегда старалось расшифровать загадочные фрагменты жизни. Это было делом не одних только философов, священников, пророков или мудрецов во все периоды истории – это касается каждого. Ибо каждый человек – это фрагмент самого себя. Он – загадка для самого себя, и индивидуальная жизнь любого другого человека – тайна для него, темная, возбуждающая, приводящая в тупик и замешательство. Само наше бытие – непрерывное вопрошание о смысле нашего бытия, постоянные попытки расшифровать тайну нашего мира и нашего сердца. Пока дети не приспособятся к условным и шаблонным реакциям взрослых, пока не вырастут из своей творческой индивидуальности – они непрерывно спрашивают, упорно стремятся расшифровать загадки, которые видят в наивном зеркале своего опыта. Творческий человек во всех сферах жизни подобен ребенку, который осмеливается искать разгадку за пределами условных и шаблонных ответов. Он обнаруживает фрагментарный характер всех этих ответов, смутно и неосознанно ощущаемый всеми людьми. Одним вопросом, затрагивающим самые основы существования, он может разрушить хорошо налаженную систему жизни и общества, этики и религии. Он может показать, что принимаемое людьми за целое – это всего лишь фрагмент фрагмента. Он может потрясти уверенность, в которой жили веками, раскопав тайну или загадку в самом ее основании. Жалкое и бедственное состояние человека коренится во фрагментарном характере его жизни и знания; величие человека – в его способности знать о том, что его бытие фрагментарно и таинственно. Ибо человек способен недоумевать и вопрошать, выходить за пределы фрагментарности в поисках совершенства. И тем не менее, будучи способным на это, человек ощущает трагизм таинственности и фрагментарности своей жизни. Человек вместе со всеми земными существами покорен закону суеты, но сознает это один лишь он. Поэтому он бесконечно более несчастен и жалок, чем все остальные существа, находящиеся в рабстве у этого закона; с другой же стороны, он бесконечно превосходит их, потому что один знает о том, что есть нечто за пределами суеты и упадка, загадки и тайны. Это чувствует Павел, когда говорит, что творение само должно быть избавлено от рабства тлению и обрести свободу славы сыновей Божиих.
Человек – фрагментарен и загадочен для самого себя. Чем больше он постигает и сознает этот факт, тем больше он человек в подлинном смысле слова. Павел пережил распад системы жизни и мысли. Он верил, что они составляют одно целое, совершенную истину без загадок и разрывов. И вот он увидел, что погребен под обломками своего знания и морали. Но Павел никогда не пытался выстроить новое и удобное здание из этих обломков. Он жил с ними. Он всегда сознавал, что фрагменты остаются фрагментами, даже если в них пытаются внести новый порядок. Единство, которому они принадлежат, находится за их пределами: на обладание им можно надеяться, но его нельзя увидеть лицом к лицу.
Как мог Павел продолжать жизнь, разбитую на фрагменты? Он продолжал ее потому, что фрагменты несли для него новый смысл. Зеркальные образы указывали на нечто новое для него; они предвосхищали совершенное, предвосхищали реальность любви. В обломках его знания и морали ему являлась любовь. И сила любви преобразила мучительные загадки в символы истины, трагические фрагменты – в символы целого.
14. Делание истины
Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был через Него. Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя единородного Сына Божия. Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его. Но всякий, делающий истину, идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны.
Ин. 3:17–21
«Делающий истину» – удивительнейшее сочетание слов! Можно распознавать и знать истину, порой можно действовать согласно этому знанию, но как можно делать истину? Истина дается нам в правильной теории. Мы можем следовать этой теории в своей практике, а можем и не следовать. Теория и практика представляются двумя разными вещами, и трудно счесть их чем-то единым. Подобным же образом, трудно понять выражение «делающий истину». Быть может, эту фразу не нужно воспринимать слишком серьезно? Быть может, её следует понять попросту как «действие в согласии с истиной». Но если такое истолкование правильно, то что же делать с другими утверждениями, которые тоже можно найти в Четвертом Евангелии: «Я есть истина», «истина настала», со словами о людях, «которые от истины»? Ни одно из них не имело бы смысла, будь истина всего лишь теоретическим предметом.
Порою говорят: «В теории это верно, но на практике ничего не выходит». Следовало бы говорить: «Это ошибочно в теории, потому неверно и на практике». Нет верной теории, которая бы оказалась неверной на практике. Это противопоставление теории и практики выдумали люди, желающие избавиться от тяжкого труда всестороннего и основательного мышления. Они предпочитают держаться на мелководье привычной практики, на поверхности так называемого «опыта». Они не примут ничего, кроме повторного подтверждения чего-либо из того, что они и так уже знали и чему верили. Только такое вопрошание об истине, которое бросало вызов векам практики, приводило к ее фундаментальным изменениям. Об этом говорит история науки, этики и религии. Когда пророк Амос подверг сомнению теорию всех языческих религий, по которой выходило, что бытие и могущество Бога каким-то образом отождествляются с бытием и могуществом отдельной страны, – тогда были подорваны основания языческой практики во всем мире. Когда пророк эпохи изгнания Израиля поставил под вопрос теорию, согласно которой страдание народа есть наказание за его собственные грехи, и разработал теорию, согласно которой страдание раба Божиего служит на благо всем народам, история человечества приобрела новый характер. Когда апостолы усомнились в теории, в соответствии с которой Мессия – это земной властитель, и истолковали Крест Христа как решающее событие в истории спасения, вся система древних ценностей была поколеблена. Когда Августин поставил под вопрос теорию, по которой получалось, что Бог и человек сообща трудятся для спасения; когда Лютер нападал на теорию, утверждавшую, что нет спасения без церковного посредничества в таинствах; и когда современная историческая наука разрушила механистические и суеверные учения о богодухновенности священных текстов – практика значительной части человечества изменилась. Особый акцент на истине в Четвертом Евангелии предостерегает нас от ошибочного противопоставления теории и практики. И тем, кто по-настоящему озабочен истиной христианства, это должно придать крайне необходимый импульс для более глубокого и всестороннего мышления.
По-гречески слово «истина» означает обнаружение скрытого. Истина скрыта и должна быть обнаружена. Никто не обладает ею от природы. Она обитает в глубине, под поверхностью. Поверхность нашего существования меняется, находясь в постоянном движении подобно океанским волнам, и потому иллюзорна. Глубина же – вечна и потому надежна и верна. Употребляя греческое слово для обозначения истины, Четвертое Евангелие принимает греческое представление об истине и одновременно преобразует его. «Делать истину», «бытие истины», «истина настала», «Я есмь истина» – все эти словосочетания показывают, что истина для христианства есть нечто, что происходит, что связано с определенным пространством и временем, с определенной личностью. Истина есть нечто новое, что Бог делает в истории, и вследствие этого – в индивидуальной жизни. Для христианства, как и для греческой мысли, истина скрыта, истина – тайна. Но тайна истины для христианства – это уже состоявшееся событие, событие, которое происходит вновь и вновь. Это – жизнь, жизнь личности, откровение и решение. Истина – поток жизни, она сосредоточена во Христе, осуществляется в каждом человеке, соединенном с Ним, учреждается в собрании Бога – Церкви. Для греческого мышления истину можно только найти. В христианстве истина найдена, если она делается, и делается, если найдена. Для греческой мысли истина есть проявление вечной, недвижной сущности вещей. Для христианства истина – новое творение, осуществляющееся в истории. Поэтому в христианстве противоположность истине – ложь, а не ошибочное мнение, как это было у греков. Решение «за» или «против» истины – вопрос жизни и смерти, оно тождественно решению принять или отвергнуть Христа. У вас не может быть мнения о Христе после того, как вы встретитесь с Ним. Вы можете только делать истину, следуя Ему, или лгать, отвергая Его. Поэтому невозможно сделать из Него учителя истины среди других учителей, или даже учителя, который выше всех остальных. Это отделило бы истину от Него, решение об истине от решения о Нем (подобно тому как решение об учении Платона не то же самое, что решение о Платоне). Но как раз это разделение и отвергается Четвертым Евангелием, когда оно называет Христа истиной, «которая настала», и когда оно называет Его последователей теми, кто от истины и кто поэтому способен делать истину.
