«Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божии». В этих словах заключается тот смысл, что наш дух не способен дать нам подобное заверение. Наш дух, т. е. наша природная душа и рассудок, наше мышление, наша воля, наши эмоции, целостность нашей внутренней жизни, не может дать нам уверенности в том, что мы – дети Бога. Это не значит, что Павел умаляет значимость человеческой природы и духа. Напротив, он признает творческую сущность человека, его подобие Богу, который есть Дух, его способность освободиться самому и избавить от суеты и обреченности на разложение всю природу своим собственным избавлением. «Ибо и мы тоже – Его отпрыски», – говорил Павел афинянам в Ареопаге, произнося свою знаменитую речь и подтверждая таким образом мнения самих греческих философов. Думая о человеке, Павел ставил его так же высоко, как и любой из мыслителей Нового времени. Один знаменитый философ эпохи Возрождения проникновенными словами описывает положение человека в центре природы, его бесконечность и творческую сущность, единение и завершение в нем всех природных сил. С этим Павел согласился бы. Но он знал кое-что и сверх того, что знали греческие философы, нечто, позабытое философами Возрождения, – он знал, что человеческий дух привязан к человеческой плоти, и что человеческая плоть враждебна Богу.
«Человеческая плоть» не значит человеческое тело. Тело человека, согласно Павлу, может стать храмом Духа. «Человеческая плоть» означает природные человеческие наклонности, желания человека, его нужды, его образ мышления, направленность его воли, характер его чувств – постольку, поскольку эта плоть отделена от Духа и враждебна Ему. «Плоть» – искажение человеческой природы, унижение ее творческой сущности. Прежде всего, это унижение ее бесконечности служением безграничному желанию плоти и ее безграничной воле к власти. Это желание, о котором мы кое-что узнали из современной психологии, и эта воля к власти, о которой нечто рассказала нам нынешняя социология, коренятся в нашем индивидуальном существовании в пространстве и времени, в теле и плоти. Вот что Павел называет властью извращенной плоти.
Глубина мысли Павла не знает себе равных, когда он говорит о желании плоти. «Чувственные помышления (помышления плоти) суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут!» Если бы мы получили закон, который должны были бы признать, но не могли бы исполнять, – наша душа неизбежно прониклась бы ненавистью к тому, кто дал нам этот закон. Отец, представляя закон, стоящий на пути исполнения желаний ребенка, с необходимостью становится объектом его бессознательной ненависти, способной превратиться в ненависть сознательную и проявиться с ужасающей силой. Этого не случилось бы, если бы закон, направленный против беспорядочных и необузданных желаний ребенка, казался ему деспотичным и несправедливым. Но справедливость закона ребенок чувствует. Закон стал частью «супер-эго» ребенка, как сказала бы нынешняя психология; или, на языке традиционной этики, – закон стал требованием его сознания. Из-за того, что данный отцом закон хороший и правильный (чего ребенок не может не признавать), и так как закона избежать нельзя, – ребенок должен возненавидеть своего отца, ибо он представляется ребенку причиной мучительного раскола в его душе. Такова ситуация человека перед Богом. Природный человек ненавидит Бога и считает Его врагом, ибо Бог выражает для человека закон, требования которого он не может выполнить, против которого борется и который в то же время он должен признать благим и истинным. В этом пункте между теистом и атеистом различия нет. Атеизм – только одна из форм вражды против Бога, того Бога, который представляет собою закон, а вместе с законом – раскол, отчаяние и бессмысленность нашего существования. Атеист, так же, как и теист, не переносит, когда ему показывают, каким он должен быть, показывают предельный смысл и абсолютное благо. Отрицать все это он не может, но и достичь – тоже не может. Атеист дает другие имена Богу, которого ненавидит, но убежать от Него он не может, как не может и перестать ненавидеть Его. По этой причине Павел не говорит: «Наш собственный дух свидетельствует нам о том, что мы – дети Божии». Собственный наш дух свидетельствует нам только о том, что мы – враги Бога!
Следовало бы помнить об этом всякий раз, когда христианство говорит о Боге и нашей любви к Нему в нашей обыденной жизни. Величие Бога ставится под сомнение, когда мы делаем Его любящим Отцом прежде чем признаём Его как осуждающий закон, как Того, кого мы ненавидим в глубине сердца.
«Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божии». Наступило что-то новое, пришла некая новая реальность, новое бытие, Дух, от нашего духа отличный и все-таки способный сделаться понятным ему; случилось что-то вне нас, и все-таки внутри нас. Вся христианская весть содержится в этих словах. Христианство преодолевает закон и отчаяние уверенностью в том, что мы – дети Бога. Выше этого ничего нет. Ибо пусть мы и во плоти, и под законом, и существование наше расколото – мы в то же самое время пребываем в Духе и в единстве с предельным смыслом нашей жизни. Для Павла этот парадокс есть удивительное и с человеческой точки зрения невероятное содержание христианства. Уверенность в том, что мы – дети Бога, побудила Павла проповедовать свою весть всему миру, придала ему силы порвать со своей социальной группой и своим народом, взять на себя невыносимо тяжкий груз страдания и борьбы, а в конечном счете и мученическую смерть. Христос победил закон – систему предписаний, которая делает нас рабами, поскольку мы не можем от нее уйти; которая ввергает нас в отчаяние, ибо делает нас врагами нашего предназначения и безусловного блага. Для Павла иметь уверенность в том, что мы – дети Бога, значит «иметь Дух». Из этой уверенности проистекает все то, что является христианским существованием. Прежде всего, это дает нам право воскликнуть: «Авва, Отче!», то есть право молиться Господней молитвой. Только тот, кто имеет Дух, имеет право говорить Богу «Отче».
Всякий может произносить Господню молитву, и каждый день она возглашается миллионы и миллионы раз. Но сколь многие из тех, кто произносит ее, получили право так молиться? Отцовство Бога, будучи величайшей и самой невероятной идеей христианства, стало одной из самых обыкновенных и обиходных фраз. Христианство позабыло о том, что в каждом обращении к Богу как к Отцу должна быть преодолена враждебность против Него, должна быть дарована Духом восторженная уверенность в том, что мы – дети Бога. Многие из тех, кто находится вне христианства, об этом знают больше, чем сами христиане. Они знают, какой парадокс, какая невозможность заложены в обращении к Богу «Отче». Но там, где человеку случается обрести свободу, «дух рабства» у страха побеждается «духом усыновления». Когда у ребенка выдается момент, который можно было бы назвать моментом милосердия, он вдруг начинает делать добро свободно, без приказа, и делает добра больше, нежели тогда, когда ему приказывают; его лицо светится счастьем. Он успокоился, потерял враждебность и полон любви. Рабство и страх исчезли, послушание перестало быть послушанием и превратилось в свободную наклонность, эго и супер-эго объединились. Это – освобождение детей Бога, освобождение от закона, а поскольку от закона, то и от осуждения и отчаяния.
Имеюшие Дух живут не по плоти, но по Духу. Власть бесконечного желания и неограниченной воли к власти сломлены. Они не угашены; голод и жажда жизни остаются. Но когда – для нас – Дух присутствует, то желание преобразуется в любовь, а воля к власти – в справедливость. В великой главе о любви в 1 Послании к коринфянам Павел ясно говорит, что любовь есть плод Духа, и что без Духа нет любви. Любовь никакого отношения к закону не имеет. Пока ее понимают как заповедь, ее не существует. Не имеет она отношения и к сентиментальному настроению. Она невозможна для природного человека; и в своих проявлениях она экстатична, как и всякий дар Духа.
