Христос должен был пострадать и умереть, ибо там, где во всей своей полноте проявляется Божественное, вынести его люди не могут: политические силы, религиозные власти и носители культурной традиции должны его оттолкнуть. В изображении Распятого мы взираем на отвержение Божественного человеческим. Мы видим, что за это отвержение осуждаются не низшие, но высшие представители человечества. Где бы ни являлось Божественное, оно подвергает радикальному сомнению все, что в человеке есть хорошего, и потому человек должен гнать Божественное, должен отталкивать его от себя, должен распинать его. Где бы Божественное ни являло себя как новую реальность, представители старой реальности должны отвергать его, ибо Божественное не делает человеческое совершенным. Оно восстает против него. По этой причине человеческое должно защищаться от Божественного, должно отвергать его, должно стараться разрушить его.
И тем не менее, когда Божественное отвергается, оно принимает это отвержение на себя. Оно принимает распятие от нас, наше отталкивание, нашу защиту от него. Божественное принимает наш отказ принять его и тем – побеждает нас. В этом средоточие тайны Христа. Вообразите Христа, который бы не умирал, который должен был бы прийти в славе, чтобы навязать нам свою власть, свою мудрость, свою мораль и свое благочестие. Он мог бы сломить наше сопротивление своей силой, своим прекрасным правлением, своей непогрешимой мудростью и своим неотразимым совершенством. Но Он был бы не в состоянии завоевать наши сердца. Он принес бы новый закон и навязал бы его нам властью своей всемогущей и всесовершенной личности. Его сила сломила бы нашу свободу; Его слава залила бы нас, как палящее, слепящее солнце; сама наша человеческая сущность была бы поглощена Его Божественностью. Во Христе Бог умалил себя ради нас – таково одно из глубочайших прозрений Лютера. Тем самым Бог оставил нам нашу свободу и нашу человеческую сущность. Он дал нам увидеть Свое Сердце, чтобы можно было завоевать наши сердца.
Когда мы взираем на страдания и нищету нашего мира, на его зло и грех, особенно в эти дни, которые, кажется, знаменуют собой конец одной из мировых эпох, мы страстно мечтаем о божественном вмешательстве, благодаря которому могли бы быть побеждены этот мир и его демонические правители. Мы тоскуем по царю мира внутри истории или по царю славы – над историей. Мы томимся по Христу силы. И тем не менее если бы Он пришел и преобразил нас и наш мир, нам пришлось бы заплатить за это цену, которую мы уплатить не смогли бы: мы утратили бы свою свободу, свою человеческую сущность и свое духовное достоинство. Возможно, мы стали бы счастливее, но мы должны были бы стать и более низкими существами, чем теперь, несмотря на нынешние наши несчастья и беды, борьбу и отчаяние. Мы должны были бы стать скорее блаженными животными, чем людьми, сотворенными по образу Бога. Тот, кто мечтает о лучшей жизни, а сам старается избежать крестного пути; тот, кто надеется на Христа, а сам пытается изгнать всякую мысль о Распятом, – ничего не знает о тайне Бога и человека.
Такие люди должны расценивать Иисуса всего лишь как предвестника. Они должны ожидать других, обладающих большей силой для преобразования мира, других, обладающих большей мудростью для перемены наших сердец. Но даже величайший в силе и мудрости не смог бы полнее открыть Сердце Бога и сердце человека, чем это уже сделал Распятый, – это было сделано раз и навсегда: «Кончено». В лице Распятого всякое «больше» и всякое «меньше», всякий прогресс и всякое приближение – бессмысленны. Поэтому о Нем одном можно сказать: Он – новая реальность; Он – конец; Он – Мессия; одному Распятому можем мы сказать: «Ты – Христос».
18. Ожидание
Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово Его уповаю. Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи утра, более, нежели стражи утра. Да уповает Израиль на Господа, ибо у Господа милость и многое у Него избавление.
Пс. 129:5–7
Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо, если кто видит, то чего ему и надеяться? Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении.
Рим. 8:24–25
И Ветхий Завет, и Новый Завет говорят о нашем существовании по отношению к Богу, как о существовании в ожидании. У псалмопевца это тревожное ожидание, у апостола – терпеливое. Ожидание означает не иметь и иметь в одно и то же время – ибо мы не имеем того, чего ожидаем; или, как говорит апостол: когда мы надеемся на то, чего не видим, тогда ожидаем этого. Условия, при которых возможна связь человека с Богом – это, прежде всего, неимение, невидение, незнание и непостижимость. Религия, в которой это забывается, – не важно, сколь она экстатична, действенна или разумна, – заменяет Бога Его образом, который она сама и создает. Нашу религиозную жизнь этот род творчества характеризует лучше всего остального. Я имею в виду теолога, который не ожидает Бога, потому что обладает Богом, заключенным в учении. Я имею в виду изучающего Библию ученого, который не ожидает Бога, потому что обладает Богом, заключенным в книге. Я имею в виду человека Церкви, который не ожидает Бога, потому что обладает Богом, заключенным в церковных учреждениях. Я имею в виду верующего, который не ожидает Бога, потому что обладает Богом, заключенным в его собственном опыте. Нелегко перенести это состояние: не иметь Бога; нелегко перенести это ожидание Бога. Нелегко выступать с проповедью каждое воскресенье, не будучи убежденным сам и зная, что и другие не убеждены в том, что мы имеем Бога и можем располагать Им. Нелегко возвещать Бога детям и язычникам, скептикам и сторонникам отделения Церкви от государства, и в то же самое время ясно показывать им, что мы сами не обладаем Богом, что мы тоже ожидаем Его. Я убежден в том, что мятеж против христианства по большей части вызван открытым и завуалированным притязанием христиан на обладание Богом, а следовательно и утратой этого элемента ожидания, столь важного для пророков и апостолов. Не станем обманывать себя, думая, что раз они говорят об ожидании, то ожидают всего лишь конца, суда и исполнения меры всех вещей, а не Бога, который полагает этот конец. Они не обладали Богом, они ожидали Бога, ибо – как можно обладать Богом? Разве Он – вещь среди других вещей, которую можно взять, которую можно познать? Разве Бог меньше человеческой личности? Человека мы ведь всегда ожидаем. Даже в самом глубоком, интимном общении человеческих существ имеется элемент неимения, незнания, элемент ожидания. Поскольку Бог бесконечно сокрыт, свободен и непостижим, ожидание наше должно быть абсолютным, радикальным. Он – Бог для нас именно постольку, поскольку мы не обладаем Им. Псалмопевец говорит, что все его существо ожидает Господа, показывая тем самым, что ожидание Бога не просто часть нашего отношения к Богу, но – условие этого отношения в целом. Мы имеем Бога благодаря тому, что не имеем Его.
Но хотя ожидание – это не обладание, оно также и обладание. Тот факт, что мы ожидаем чего-то, показывает, что каким-то образом мы уже обладаем желаемым. Ожидание предвосхищает то, что еще не стало реальным. Если мы ожидаем в надежде и терпении, сила того, чего мы ожидаем, уже действует в нас. Тот, чье ожидание предельно и безусловно, недалек от ожидаемого. Тот, кто ожидает в абсолютной серьезности, уже захвачен ожидаемым. Тот, кто ожидает в терпении, уже получил силу ожидаемого. Тот, кто ожидает страстно, сам уже является действенной силой, величайшей силой преобразования личной и исторической жизни. Мы более сильны, когда ожидаем, нежели когда обладаем. Когда мы обладаем Богом, мы сводим Его к тому малому, что мы знаем, мы завладеваем Им в этом малом и делаем своим идолом. Только поклоняясь идолу, можно верить, что обладаешь Богом. Среди христиан широко распространено такое идолопоклонство.
