Но если мы знаем, что не знаем Бога, и если мы ожидаем Его, чтобы Он нам открыл себя в знании, тогда мы действительно нечто о Нем знаем, тогда Он захватывает нас, ведет нас и обладает нами. Именно тогда мы – верующие в своем неверии, тогда мы приняты, невзирая на свою отделённость от Бога.
Но не будем забывать о том, что ожидание – огромное напряжение. Оно не позволяет успокоиться на том, что мы ничего не имеем, оно устраняет безразличие или циническое презрение к тем, кто что-то имеет, не допускает снисходительности к сомнению и отчаянию. Не будем превращать свою гордость тем, что мы ничем не обладаем, в предмет нового обладания. Это – одно из великих искушений нашего времени, ибо осталось немного вещей, на обладание которыми мы можем притязать. И мы поддаемся тому же искушению, когда в своих попытках обладать Богом хвалимся, что не обладаем Им. Божественный ответ на такую попытку – полная опустошенность. Ожидание – это не отчаяние. Это прибавление нашего неимения к силе того, что мы уже имеем.
Наше время – время ожидания; ожидание – его особый удел. И всякое время – время ожидания, ожидания вторжения вечности. Всякое время стремится вперед. Всякое время – и в истории и в жизни личности – ожидание. Само время есть ожидание, ожидание не другого времени, но того, что вечно.
19. Вы приняты
Закон же пришел после, и таким образом умножилось преступление. А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать.
Рим. 5:20
Эти слова Павла подводят итог его апостольскому опыту, его религиозной вести в целом и христианскому пониманию жизни. Рассуждать об этих словах, превращать их в тексты нескольких гладких проповедей всегда казалось мне невозможным. Никогда прежде я не осмеливался использовать их. Но что-то побуждало меня размышлять над ними в течение нескольких последних месяцев: желание рассказать о двух вещах, которые, как мне казалось, определяли всю мою жизнь – об изобилии греха и еще большем изобилии благодати.
Мало найдется слов, более чуждых для нас, чем «грех» и «благодать». Чужды они именно потому, что так хорошо известны. За столетия они приобрели новые значения, искажающие их первоначальный смысл, и утратили так много от своей подлинной силы, что нам нужно всерьез спросить самих себя: стоит ли нам вообще их употреблять или лучше отбросить их как бесполезные? Однако когда речь заходит о великих словах нашей религиозной традиции, то возникает одно таинственное явление: эти слова нельзя ничем заменить. Все попытки замены, в том числе и те, которые предпринимал я сам, пытаясь выразить подразумеваемую этими словами реальность, – провалились; они приводили к поверхностной и пустой болтовне. Для таких слов, как «грех» и «благодать», замены нет. Но есть путь к тому, чтобы открыть их смысл заново, и это тот же путь, что ведет нас в глубину нашего человеческого существования. В этой глубине слова «грех» и «благодать» были впервые прочувствованы, и там обрели они силу на все века; там они должны постигаться заново каждым новым поколением и каждым из нас. Давайте же попытаемся проникнуть на более глубокие уровни нашей жизни, чтобы увидеть, сможем ли мы обнаружить в них ту реальность, о которой говорят наши тексты.
Осталось ли у людей нашего времени понимание смысла греха? Понимают ли они еще, понимаем ли мы, что «грех» – это не аморальный поступок, что слово «грех» никогда не следует употреблять во множественном числе, и что не наши грехи, но наш грех есть великая проблема, пронизывающая нашу жизнь? Знаем ли мы, что разделять людей, называя одних «грешниками», а других «праведниками», – значит проявлять высокомерие и заблуждаться? Ведь разделяя людей таким образом, мы обычно приходим к выводу, что сами мы не такие уж «грешники», поскольку избежали тяжких грехов, достигли некоторого прогресса в борьбе с тем или иным грехом, и даже оказались достаточно скромными, чтобы не называть себя «праведными». В состоянии ли мы еще понимать, что подобный род помыслов и чувств весьма далек от того, что разумела, говоря о грехе, великая религиозная традиция как в Библии, так и вне ее?
Я предложил бы вам другое слово – не в качестве замены слова «грех», но как удобный ключ для его истолкования: слово «отделённость». Отделённость – одна из граней опыта каждого человека. Быть может, слово sin (грех) имело такой же корень, как и слово asunder (отдельно). В любом случае, грех – это отделённость. Пребывать во грехе – значит быть отделённым. Отделённостъ проявляется трояко: как отделение одной индивидуальной жизни от другой, отделение человека от самого себя и отделение всех людей от Основания Бытия. Эта тройная отделённость определяет состояние всего сущего, она – всеобщее явление, она – удел всякой жизни. И это – наш человеческий удел, причем в особом смысле. Ибо мы, будучи людьми, знаем о своей отделённости. Мы не только страдаем вместе со всеми другими существами из-за разрушающих нас самих последствий нашей отделённости, но мы знаем также и то, почему мы страдаем. Мы знаем, что отчуждены от чего-то такого, чему в действительности принадлежим и с чем должны быть соединены. Мы знаем, что удел отделённости – это не просто какое-нибудь явление природы, вроде внезапной вспышки молнии; мы знаем, что это – опыт, в котором мы активно участвуем, в который вовлекается вся наша целостная личность, и что отделённость, будучи судьбой, – это еще и вина. Отделенность, которая является одновременно и судьбой, и виной, – это и есть смысл слова «грех». Именно это и есть форма всего нашего существования, с самого начала до самого конца. Такая отделённость подготавливается еще в материнской утробе, а до того – в каждом предшествующем поколении. Она дает себя знать в особых проявлениях нашей сознательной жизни. Она не заканчивается с нашей смертью и переходит на все последующие поколения. Отделённость – само наше существование. Существование – это отделённость. Прежде чем грех становится поступком, он существует как состояние.
То же самое можно сказать и о благодати, ибо грех и благодать неразрывно связаны. Мы не имели бы и понятия о грехе, если бы уже не пережили единство жизни, которое есть благодать. И наоборот, мы не смогли бы постичь смысл и значение благодати, не испытав в собственном переживании отделённость жизни, которая есть грех. Благодать описать столь же трудно, как и грех. Для некоторых людей благодать – это готовность божественного Царя и Отца снова и снова прощать безрассудство и слабость своих подданных и детей. Мы должны отвергнуть такое представление о благодати, ибо оно – недостойное зрелого человека унижение собственного достоинства. Для других людей благодать – это магическая сила в темных уголках души, но сила, не имеющая для практической жизни никакого значения, понятие недолговечное и бесплодное. Для некоторых благодать – это благожелательность, которую можно найти в жизни наряду с жестокостью и разрушительностью. Но тогда оказывается неважным, говорить ли «жизнь продолжается», или «в жизни есть благодать». Если благодать ничего более не означает, тогда это слово должно исчезнуть, и оно исчезнет. Для некоторых благодать означает дарования, которые человек получил от природы или общества, и способность делать хорошие вещи и творить добрые дела с помощью этих дарований. Но благодать – больше, чем дарования. Благодатью нечто превозмогается; благодать является независимо ни от чего; благодать является несмотря на отделённость и отчуждение. Благодать есть воссоединение жизни с жизнью, примирение «я» с самим собой. Благодать – это принятие того, что отвергнуто. Благодать преобразует судьбу в исполненное смысла предназначение; она превращает вину в доверие и мужество. В слове «благодать» есть нечто победно-ликующее: несмотря на изобилие греха, благодать преизобилует.
